отца…
Родители Караджугая были христиане, и потому за высокой глазурной стеной шла 
совсем необычная для знатных ханов дружная семейная жизнь Караджугая с его 
первой женой Гефезе, тремя сыновьями и двумя дочерьми, прижитыми с нею за 
долгие счастливые годы. Гефезе полновластно распоряжалась гаремом, евнухи 
боялись ее больше, чем хана. Совершенно свободная, она уходила, к кому хотела и 
куда хотела и брала с собой, кого желала. Была еще одна законная жена у 
Караджугая, взятая по настоянию шаха Аббаса. Окруженная роскошью, вторая жена 
не очень огорчалась равнодушием к ней супруга. Она беззаботно носилась по 
ханским гаремам, жадно вслушиваясь во все разговоры и сплетни гаремных красавиц.
 По настоянию опять-таки шаха и во избежание насмешек, Караджугай и Гефезе 
порешили пополнить гарем тридцатью наложницами. Караджугай щедро одаривал всех 
обитательниц своего гарема и сквозь пальцы смотрел на их чересчур привольную 
жизнь. Наложницы хотя и находились под надзором евнухов, но ухитрялись 
подыскивать тысячи предлогов для выезда из дворца. То их тянуло в Кайсерие 
купить браслеты или благовония, то индийские купцы привезли новые ткани, то 
наложницы шахского Давлет-ханэ в гости к себе приглашают. Но особенно часто они 
посещали гадалку, пользовавшуюся особым покровительством начальника феррашей. 
Эта ханум однажды предсказала шаху удачный исход битвы с турками, которую шах 
уже считал проигранной. Гадалка жила в красивом домике, утопающем в цветах и 
окруженном высокой изразцовой стеной. Ее нередко посещали знатные персиянки, 
желая узнать свою судьбу. Но на майдане шептались, что, кроме главного входа, 
оберегаемого двумя суровыми евнухами, имелся еще тайный, в саду, куда 
проскальзывали богатые молодые ханы и купцы.

Однажды Джафар 
сказал:
— Не считаешь ли ты, мой благородный отец, что твои хасеги слишком часто 
направляют свои розовые носилки к 
ханум-гадалке?
— Пхе! – добродушно усмехнулся Караджугай. – Когда им исполнится по сто лет, 
они уже все будут знать.

Караджугай спокойно играл с Гефезе в нарды, когда дверь в комнату шумно 
распахнулась и Джафар, задыхаясь, кинулся к отцу, но, увидев мать, почтительно 
приложил руку ко лбу и сердцу. Она обняла любимца, поцеловала и, смеясь, 
спросила: «Какая пчела нажужжала ему такое нетерпение?» Тем временем Караджугай 
углубился в чтение свитка. Мужественное, приятное лицо хана то хмурилось, то 
вспыхивало гневом. Погладив шрам на щеке, он повернулся к Гефезе.

— Аллах свидетель, тяжелый груз мыслей придавил меня, как ноша – верблюда. 
Посоветуй, умная Гефезе.

— Слушаю и повинуюсь! – Она пододвинула хану груду подушек.

Расправив широкие рукава алтабасового халата, Караджугай удобно расположился на 
подушках и, скрывая волнение, стал читать описание жизни Луарсаба после отъезда 
из Гулаби Джафар-хана.

То и дело Гефезе прикладывала к глазам расшитый бабочками платочек. Сидя на 
ковре, молодой хан все ниже опускал голову, покусывая шелковистый ус. Он любил 
Луарсаба и ненавидел Али-Баиндура. О, какое наслаждение вонзить ханжал в сердце 
гиены! Но шах-ин-шах ценит свирепого лазутчика, и жизнь его 
неприкосновенна…
Карджугай, понижая голос, 
дочитывал:
— "…Благородный из благородных Караджугай-хан, тебе мои скорбные слова. Не о 
себе моя забота, я добровольно сопутствую царю по мрачному пути испытаний, 
ниспосланных всемогущим… Но орел всегда орел, если даже он в деревянной клетке, 
а змея не становится львом, если даже посадят ее в золотой ящик. Бог каждому 
определил судьбу. Пусть один царь велик и грозен, пусть бог помог ему пленить 
другого царя, но нельзя допускать подданных забывать их место. Опасно позволить 
думать, что они властны над жизнью богоравных. Это может навести на вредное 
понятие о достоинстве царских званий… Все мы не вечны, но жизнь надо прожить 
так, чтобы потомки не краснели за деяния наши. Не мне подсказывать благородные 
поступки, – вся жизнь доблестного Караджугай-хана наполнена ими. Да продлит бог 
твои деяния до почетной старости! Да сохранит твоих сыновей на поле битвы и на 
раскаленном всякими предательствами жизненном 
пути…
О, господи, помилуй раба твоего князя Баака Херхеулидзе".

Караджугай поднялся, Гефезе торопливо подала ему боевую саблю и праздничный 
джеркеси, она знала, куда идет ее благородный муж.

— Осторожность – спутник мудрости; не подвергай себя гневу 
шах-ин-шаха…
— Разреши благосклонно сопутствовать тебе, мой прославленный отец, – и Джафар 
поправил застежку на своей груди.

Караджугай окинул покои тем острым взглядом, каким прощаются с дорогим оазисо