ила девушка.
     Царь просиял, он хотел еще о чемто спросить, но Шорена перебила его.
     – Да к тому же, кажется, и трусоват владетель Квелисцихе, – добавила она.
     Георгий придержал лошадь, обернулся назад и, убедившись, что свита отстала,
 обратился к Шорене в упор:
     – Если хочешь, я устраню от тебя Гиршела. Шорена промолчала.
     – Ваша воля, государь, – тихо произнесла она спустя некоторое время, – но 
я знаю, что даже цари не в силах изменить волю провидения.
     Царь молча пришпорил коня, и они очутились на поляне, поросшей 
папоротником. Копьеносцы загнали гепарда к краю оврага. Окровавленный зверь 
стоял над разодранным трупом лани и разъяренно рычал: «урррахх! урррахх!…» 
Огонь пустыни сверкал в его глазах. Тут же стоял и Фарсман Перс, но даже он не 
решался приблизиться к гепарду. Георгий помог Шорене сойти с коня.
     Фарсман бросился к нему:
     – Прикажите принести вина, государь, гепард любит вино больше крови. Он 
опьянеет, и тогда мы поймаем его, как индюшонка.
     Георгий не ответил и лишь махнул рукой.
     – Пусть подойдет к нему тот, кто храбрее всех, – произнес он так громко, 
чтобы слышали все, и показал взглядом на гепарда.
     Гиршел выступил вперед. Чуть побледнев, он взмахнул красным шелковым 
платком, который держал в левой руке, правой взялся за рукоятку меча и вплотную 
подошел к гепарду. Зверь наводил ужас своим рычанием. До растерзанной лани 
оставался лишь один шаг, как вдруг гепард бросился на Гиршел а и впился ему в 
правую руку, Дамы вскрикнули от ужаса, мужчины обнажили мечи. Гепард отскочил 
от раненого, описал в воздухе высокую дугу и, как тень, перекинулся через утес. 
Гиршела уложили на зеленую колесницу. Второго гепарда посадили на арбу.
     Опечаленные, возвращались все в Мцхету. У Шорены испортилось настроение. 
Она отстала от Георгия и ехала теперь рядом с Арсакидзе. Когда приблизились к 
дворцу Хурси, Шорена сказала Константину:
     – Завтра вечером я приду к тебе, Ута!
     
XL
     
     Со дня охоты прошло две недели, а Гиршел все еще болел. Георгий скучал без 
него. Не устраивалось больше ни охот, ни пиршеств,
     Соколы зевали на насестах. Одинокий гепард день и ночь рычал: «уррахх! 
уррахх!» Небиера мычала в загоне, грезила о пховских горах и соленых водах. 
Георгий удивлялся, почему она трубит так жалобно. Он вспомнил мать Небиеры, 
которая жизни в плену предпочла смерть на свободе. В Мцхете начались необычные 
для этого времени года проливные дожди. Царица Мариам вернулась из Абхазии в 
Уплисцихе.
     Мелхиседек писал, что везет византийских гостей и что через месяц будет в 
Мцхете. Азнауры разъехались по своим замкам, а вслед за ними уехали и веселые 
женщины. Рыбья Корова повезла дочь свою Натаю, девушку с сапфировыми глазами, в 
Нокорно, чтобы на новом месте поклониться вместе с нею святому Георгию, 
«сбежавшему» из Мцхеты.
     Дачи и Русудан поспешили в свое эриставство – если Цокала боялась царицы 
Мариам, то Русудан «с усиками» боялась католикоса Мелхиседека. Днем непрерывно 
лили дожди. Ночью, когда немного прояснялось, царь и Фарсман подымались на 
плоскую кровлю крепости и смотрели на луну, окруженную драконообразным маревом.
 Месяцеслов Фарсмана не предвещал хороших вестей.
     Язвы на теле царского духовника не заживали. Георгий и в самом деле был не 
прочь, чтобы у духовника оказалась проказа, но, когда язвы вдруг почернели, 
страх закрался в его душу. Турманидзе уехал в Артануджи. В субботу Георгий весь 
день сидел дома. Читал псалмы, листал новый месяцеслов Фарсмана. Царь был не в 
духе, угнетало его и то, что Гиршела искусал гепард.
     После обеда дождь перестал. Георгию захотелось побродить по полям, 
покружить по стели. Он вызвал скорохода Ушишараисдзе и послал сказать Фарсману:
     – Проведай царского духовника, потом явись ко мне и сообщи, что с ним!
     Скороходу же приказал:
     – Держи наготове двух коней, вечером мы поедем в Сапурцле.
     Когда Фарсман вошел в спальную палату, Георгий, закрыв глаза, лежал на 
спине. Руки у него были скрещены на груди. Лицо казалось измученным. Ранняя 
седина выступала на висках. У изголовья стояли два серебряных подсвечника. 
Мерцали восковые свечи, восковая бледность покрывала лицо царя.
     Царь открыл глаза, посмотрел на Фарсмана.
     – Проведал царского духовника? – спросил он Фарсмана, который, кряхтя, 
уселся в кресло.
     – Да, я навестил больного, царьбатоно. – Знай, что сегодня ты должен 
говорить мне только правду!
     – Разве я когданибудь говорил тебе неправду, государь?
     – Только глупцы говорят правду царямты мне сам говорил…
     – Это верно, государь, но бывают такие дни, когда даже мудрецы должны 
говорить правду.
     – Пусть сегодняшний вечер будет таким, – улыбнулся царь.
     Фарсман молчал.
     – Как ты думаешь, не проказа ли у попа?
     – Нет, государь, думаю, что не проказа.
     – Быть может, чума?
     – Вряд ли…
     – Ты сказал, что будешь сегодня говорить мне только правду, Фарсман.
     – Только к