тца, неизвестно еще, на что она может решиться. 
Свадьба Гиршела тогда, конечно, не состоится, и Шорену придется снова заточить 
в Гартискарскую крепость. Бдительность Звиада всегда казалась царю 
преувеличенной. И доносы лазутчиков не всегда оправдывались. Георгий поднял 
голову. Он удалил спасалара, сказав, что завтра даст ему ответ. Про себя же он 
решил: поехать самому в Пхови без войска, без свиты, в качестве простого 
охотника. Решил сам все посмотреть и проверить, чтобы зря не проливать невинной 
крови.
     Мешало ему только одно обстоятельство: он не хотел оставлять Гиршела 
одного в Мцхете. Шорена была равнодушна к жениху, но кто знает, что может 
произойти меж ними завтра или послезавтра.
     У Георгия было правило: не верить до конца ни женщине, ни лазутчику. В ту 
же ночь он поделился своими намерениями с Гиршелом. Хочу, мол, ехать, но как 
мне оставить тебя одного, ведь ты мой гость. Гиршел любил опасности, он жаждал 
приключений. К тому же ему хотелось посмотреть родину своей будущей жены. 
Заодно по пути они поохотятся на туров, попируют на пховских праздниках. В эту 
ночь они легли в одной опочивальне и, вспоминая свою молодость, смеялись и 
шутили. Они решили уехать из Мцхеты тайком. Никто, кроме Звиада, не должен был 
знать об их отъезде. Бороды, выкрашенные хной, отсутствие свиты и обоза – все 
это придавало их поездке романтическую таинственность. Сопровождать их будут 
только двое: скороход Вамех Ушишараисдзе и конюх Габо Кохричисдзе.
     Они поедут на абхазских иноходцах, так как арабские и текинские жеребцы в 
горах непригодны. Четыре переодетых всадника выехали на заре из Мцхеты. На них 
были железные шлемы и латы, к седлам приторочены свернутые войлоки. Начало 
путешествия было веселое. Великан Гиршел подшучивал над верзилой Ушишараисдзе. 
Скороход сидел на низкорослом иноходце, голову Ушишараисдзе покрывал 
старыйпрестарый шлем времен Куропалата, покривившийся от ударов меча. Всадник 
держал в руке копье, ноги его доходили почти до земли. У Гиршела тоже был 
смешной вид.
     – Глахуна, как зовут твоего скорохода?
     – Вамех, – ответил Георгий.
     – Кто назвал его Вамехом? – спросил Гиршел.
     – Я назвал его так в детстве. А по крещению у него греческое имя – 
Анаксимандр. Мцхетский архиепископ Максим окрестил его этим именем. Ты ведь 
знаешь, я не люблю греческих имен.
     Еще не доехали до Сапурцле, а солнце стало уже припекать. От зноя 
свернулись листья вяза. Всадники погоняли взмыленных коней. Вамех Ушишараисдзе 
сплел листья тыквы и напялил их на шлем. Габо шутил, что в таком виде он может 
сойти за медвежье пугало. Изнуренные зноем буйволы валялись в лужах. При 
появлении всадников они начинали скорбно мычать. Стая псов с высунутыми языками 
кинулась под ноги лошадям. Забившись в кусты, ворковали дикие голуби. Кони то и 
дело тянулись к воде. Взмывали коршуны, чертили круги на прозрачном небосводе, 
тоскливо покрикивали, словно жалуясь небу на тяготы сожженной зноем земли. 
Контуры замков, храмов и древних развалин выступали как нарисованные в 
бездонной синеве. Ящерицы скользили через дорогу, змеи, подняв головы, 
прилипали к уступам утесов. Арагва прыгала по громадным камням, ударяясь о 
скалы. Ревело эхо. На берегу Арагвы путники решили отдохнуть. Габо развязал 
бурдюк, они позавтракали, выпили немного вина. Надо было к вечеру добраться до 
Гудамакари, и потому они снова двинулись в путь.
     На горе сверкнула белая церковь, показались стены ее ограды. Около деревни 
они встретили целое воинство босоногих монахинь.
     Женщины в черных запыленных одеждах шли с покрытыми головами.
     – Как они переносят в своих черных одеяниях этакий зной? – сказал Гиршел 
Георгию.
     – Святоши все легче нас переносят, – ответил Георгий.
     Монахиня, шедшая впереди, держала в руках завернутую в белое полотно 
глиняную статую Лазаря. Другие тащили мучные мешки и белые тюки.
     Шли босоногие монахини и пели:
     Подошел Лазарь к дверям,
     Пялит он глаза…
     Георгий и Гиршел ехали вдоль дороги и разглядывали монахинь.
     Гиршел нагнулся к Георгию и шепнул: – Посмотри, какое сборище уродливых 
баб. Какие они сутулые, горбатые, кривые.
     И в самом деле, мимо них в пыли тащились какието страшные уродки, похожие 
на деревянные куклы с развалившимися бедрами, колченогие, плоскогрудые и 
узкоголовые; иные же, наоборот, широкоплечие, с плоскими талиями, напоминавшие 
пугала.
     – А ведь среди них есть и красивые, – шепнул Георгий владетелю Квелисцихе.
 – Посмотри на тех, что идут по косогору. Какие стройные девушки!
     Они пустили лошадей и поравнялись с передними рядами монахинь. Изпод 
платков алели загорелые щеки, сверкали грустные глаза, чернее ночи. Гиршел 
заметил и других: русых, белолицых женщин, чуть веснушчатых, полногрудых, 
прямоногих и стройных, как древки хоругвей. Маленькие и белые, как голуби, 
ножки топтали дорожную пыль… Георгий снова наклонился к Гиршелу и шепнул ему: – 
Кто осудил этих несчастных женщин на вечную печаль, а их красоту – на праздное 
увядание? Неужели только для того они живут, чтобы стать добычей смерти? И 
неужели никому не удастся вкусить их цветущую сладость?
     – Знаешь, Глахуна, когда я был в стране сарацин, вид женщин под чадрой 
волновал меня. Как легкая желтизна на белом винограде в конце сентября, так и 
тень от чадры красит лицо женщины в мусульманских странах. Среди магометанских 
жен немало и распутниц. Ид