м и пьет. Красивейшую придворную даму Анчабаисдзе 
назначила царица прислуживать гостю, но, когда ее представили Гиршелу, он 
странно смутился: его большие уши покраснели, как петушиный гребень.
     Он едва вымолвил несколько слов.
     Царица объяснила это тем, что в плену у мусульман он отвык от обращения с 
дамами.
     Необыкновенный аппетит чувствовал Гиршел после долгого пути. Приятно 
щекотали его вкус и обоняние шашлыки из оленины, жареная осетрина, вареные 
бычьи лопатки и другие ароматные яства.
     Скромный, вежливый и обходительный, он щипал еду, как олень почки деревьев.
 Рыцарь стеснялся даже есть в присутствии дам.
     Все заметили, что гость чувствует себя неловко за обедом, да и его самого 
поражала тишина, царившая за столом, поражало молчание обедающих.
     Царь, царица и весь двор вели себя так, словно были в ссоре между собой. 
После обеда началось пиршество. По приказу стольника внесли большие серебряные 
багратидские ковши. Подавали атенские, хидиставские и мухранские вина. Гиршел, 
проживший долгое время в магометанских странах, жаждал вина, но он знал, что во 
дворце не принято излишествовать, и потому сдерживал себя сколько мог.
     Нехотя обедал и царь, но вино он пил охотно и приглашал выпить Гиршела.
     – Отпей немного, – то и дело просил его царь.
     – Нездоров я, – отговаривался Гиршел, едва пригубив чашу и смакуя с 
наслаждением тонкий вкус вина.
     В тот день пиршество закончилось рано. Больше всех был доволен этим Гиршел.
 Он вышел с царем в дворцовый сад; здесь каждое дерево, каждый куст напоминали 
Гиршелу его детство.
     В этом цветнике ловили они с Георгием бабочек, в том фруктовом саду 
ставили силки для птиц, в дупле вон той липы следили за только что 
вылупившимися совятами, на это грушевое дерево карабкались вдвоем, с того 
персикового дерева рвали спелые плоды, под тем деревом подбирали созревшие 
орехи.
     Грушевые деревья поросли омелой, высохли ветки персиковых деревьев, в 
стволах орехов образовались дупла. Срубили инжировые деревья. Молодняк заменил 
их молочносерые стволы. Вон на той осине разоряли они скворечники, вон там 
стреляли из лука в голубей, которые садились на яблони. Под этой липой катались 
они когдато на одном ослике и, вооруженные палками, мнили себя рыцарями в 
латах.
     Из дупла того тутового дерева таскали они птенцов. С каждого дерева, 
изпод каждого куста глядело на Гиршела его счастливое детство… Они проходили 
мимо охотничьего дворца.
     Соколы и ястребы дремали на насестах. Главный ловчий пригнал псов: ищеек, 
гончих и борзых. Собаки окружили царя. Гиршел был в восторге от этого зрелища. 
Весело лаяли гончие, визжали ищейки. Черная с желтоватыми пятнами борзая 
подпрыгнула к Гиршелу, запачкав ему лапами аксамитовый кафтан.
     Георгий чесал у собак за ушами, совал в пасть руки, трепал за нежные уши, 
прочищал глаза.
     Когда угнали псов, Гиршел спросил царя:
     – А где твой гепард, Георгий?
     – Мой гепард взбесился, Гиршел, мы лечили его, давали ему сок белладонны, 
но это не помогло ему, и однажды он набросился даже на меня. До сих пор страх 
еще пробирает меня при воспоминаний о том дне. И произошло это, когда я вышел в 
сад без кольчуги, без меча. На помощь прибежал скороход Ушишараисдзе и пронзил 
гепарда пикой… А теперь я тебе покажу нечто такое, чего ты никогда еще не видел.

     Они пересекли дворцовый сад и подошли к оленьему загону. Гиршел был 
поражен. Ни в зверинце персидского шаха, ни в охотничьих павильонах халифов не 
видел он такого количества оленей.
     Он упрекнул Георгия за то, что за оленями, видимо, плохо смотрят.
     – Этих оленей я отобрал у кветарского эристава, отца твоей невесты Шорены,
 – ответил Георгий, испытующе глядя на гостя.
     У Гиршела покраснели уши при упоминании о Шорене. Чтобы скрыть волнение, 
он вцепился руками в плетеный забор загона, вытянул шею, перевесился через него 
и с преувеличенным вниманием стал рассматривать лес оленьих рогов.
     Оленьи самки выглядели особенно жалко. Зимняя шерсть с них слезла, а новая 
еще не отросла. Иных покрывал нежный пух, похожий на вымороженную редкую траву 
на холмах в конце февраля, когда зима прошла, а весна еще не наступила и на 
горах мелькают рябые проталины.
     Оленята грудились в углу у каменной ограды, понурив головы, дремали и 
дрожали даже на солнцепеке.
     – Олени эти выросли в горах, – сказал Георгий.
     Уход за ними хороший и кормов отпускается вдоволь, но они плохо переносят 
мцхетский климат.
     Главный ловчий открыл плетеную дверцу, царь и Гиршел вошли в загон.
     Чувствовался запах скота и навоза. Гиршел взглянул на оленят.
     – Повидимому, они болеют лихорадкой. Самцы заволновались, увидев чужих 
людей. Гость разглядывал самую красивую олениху.
     – Эта олениха – любимица Шорены. Шорена сама ее выкормила.
     – И теперь следит за ней? – спросил Гиршел.
     – Дочь эристава находилась до сих пор в Гартискарской крепости, а теперь 
живет во дворце Хурси. Когда она станет твоей невестой, то сможет сколько 
угодно ходить за своей оленихой. Духовник Шорены, монах Афанасий, говорил мне, 
что она очень скучает по с