как раз о единоборстве Иакова с богом:
     – …И собрал Иаков все, что имел, и стал он один там, и противоборствовал 
ему некто бородатый до восхода солнца.
     И когда тот увидел, что не устоять ему против Иакова, то коснулся бедра 
его и онемил бедро Иакова, и Иаков попросил его: «Отпусти меня, ибо настал 
восход солнца».
     И тот рек: «Как имя твое?»
     Он же ответил: «Иаков»…
     Мелхиседек все это произнес на память.
     А затем сказал твердо и непоколебимо:
     – Все духовные лица и священнослужители обязаны разъяснять это место из 
священного писания, ибо языч пики и еретики ложно толкуют его. Возгордившись 
славой земной и почетом, они тягаются с творцом нашим и стремятся 
противоборствовать ему.
     Католикос возвысил голос и добавил:
     – Еретики забывают, что Иакову, дерзнувшему противоборствовать, бог онемил 
бедро
     Трепетали свечи перед иконостасом, канитель сверкала на омофоре католикоса,
 митра на его голове переливалась алмазными огнями.
     Румянец выступил на скулах Мелхиседека, завораживающими глазами 
вглядывался он в обступившую его толпу.
     Арсакидзе показалось, будто католикос глядит на него. Сомнение закралось в 
его душу: уж не разгадал ли старец силой своего провидения недавние суетные 
мысли Арсакидзе?
     Он посмотрел прямо в глаза католикосу, но не выдержал напряженного взгляда 
Мелхиседека и опустил голову.
     Константин чувствовал смешанный запах пота, ладана и мирры. Он повернулся 
и стал продвигаться к выходу, но не успел еще выйти из церкви, как католикос 
окончил проповедь. Тогда, как будто подхваченные ураганом, устремились к алтарю 
старые и малые, желая приложиться к высохшей руке католикоса.
     Народ ринулся в церковь через все двери. Кафедру архидиакона снесли. За 
последнее время у Арсакидзе появилось обыкновение мысленно сравнивать церкви с 
будущим зданием Светицховели. На этот раз он дважды обошел церковь Самтавро, 
измеряя ее вдоль и поперек. Он обрадовался, что Светицховели будет на пятьдесят 
пядей больше этого храма.
     Такова судьба творца. Как конь на привязи ходит дни и ночи вокруг кола, то 
здесь попасется, то там пощиплет траву, – ходит по кругу, как заколдованный, 
так же и у мастера всегда перед глазами его создание; гуляет ли он, пирует или 
бродит праздно в толпе, всегда и всюду мысленно кружится, он около своего 
детища.
     Взошла луна.
     Арсакидзе стоял в тени липы и глядел на город. Из церкви вышел царский 
духовник. Лицом к лицу, столкнулся с ним в темноте Арсакидзе.
     – Добрый вечер, – пробормотал зодчий, но Амбросий был так углублен в свои 
думы, что не слышал приветствия.
     Он словно выслеживал когото в ограде церкви. Вытянув шею, он двинулся за 
группой женщин, которые в эту минуту тоже вышли из церкви.
     Арсакидзе заинтересовался, ускорил шаги.
     Женщины в пховских платьях следовали за какойто знатной дамой. Он узнал 
среди них Вардисахар.
     «Вероятно, сопровождает Шорену», – подумал он и, опередив группу, 
осторожно оглянулся.
     С поникшей головой шла Шорена, избегая назойливых взглядов. Прозрачная 
кисея, расшитая гранатовыми цветами, закрывала ее лицо. Ее сопровождали две 
служанки со светильниками. Щеки Шорены слегка побледнели. Вардисахар узнала 
Арсакидзе, два раза обернулась, но он отвел глаза. Промелькнула тень царского 
духовника. Арсакидзе – пошел дальше. Медленно продвигался он в толпе, следя 
одновременно за группой пховок и за черноризцем. Странные слухи ходили о Шорене 
в Мцхете. Говорили, будто она убежала из Гартискарской крепости, спустившись на 
веревке, и теперь дочь эристава, переодетая в латы и доспехи, организует новое 
восстание в Пхови.
     Говорили, что царь запер дочь Колонкелидзе в Уплисцихе и что Шорена 
болеет в темнице. До Арсакидзе доходили даже слухи, будто католикос постриг ее 
в Ведийский монастырь. Константин пробирался сквозь толпу. И снова 
промелькнула перед ним тень Амбросия.
     Был чудесный вечер, напоенный дыханием весны. Сквозь лиловые ветви моргали 
ресницы звезд, луна поднялась над черной щетинистой спиной Саркинетских гор.
     Встреча с пховскими девушками вызвала смятение в душе Арсакидзе. Вспомнил 
он свое счастливое детство, радость юности, оборванную грубой силой.
     Толпы молельщиков шумно расходились по узким улицам. Вдоль улицы тянулись 
древние развалины, и Арсакидзе укрывался в их тени.
     Шел он горестный и унылый.
     Кто– то тронул его за локоть. Он вздрогнул и оглянулся на женщину под 
кисеей. Его охватило волнение, он узнал Вардисахар.
     Женщина лукаво улыбалась. Она дрожала, как лист ракитника, а глазами 
следила за группой прислужниц, которая удалялась все дальше. – Где ты "была до 
сих пор, почему тебя не видно было в Мцхете? – спросил Арсакидзе.
     – Мы были заперты в Гартискарской крепости…
     – А теперь?
     – Царь смилостивился над нами и отвел нам дворец Хурси. Но говорят, что мы 
недолго