ему навстречу, 
и очень огорчился, когда узнал, что царский зодчий тяжело ранен.
     Католикос привез с собой множество пожертвований от верующих из Кларджети, 
Самцхе и Джавахети.
     Золотом и серебром убрал и разукрасил он храм, обложил золотом икону 
«Светицховели», царские врата и иконостас, куда поместили также унизанную 
драгоценными камнями икону, присланную кесарем Василием. От своего имени он 
пожертвовал сорок пять икон, писанных на сурьмленном золоте, осыпанных жемчугом.
 С большой торжественностью привезли из Нокорна икону святого Георгия «в цепях»,
 изумительно украшенную неизвестным мастером. Чешуя дракона и кольца 
салмансурского панциря были отчеканены на ней с неподражаемым мастерством. В 
храм было доставлено церковное убранство, множество духовных книг, летописей, 
подсвечников, укра шенных золотом, серебром и драгоценными камнями.
     Мелхиседек пожертвовал Светицховели несколько деревень. Грамота на 
владение этими деревнями была подарена ему еще Багратом Куропалатом.
     Он сам написал «сигели» – дарственную грамоту. Сам же составил подробную 
опись имущества храма, где с неслыханной жестокостью заранее проклинал всякого, 
кто осмелится чтолибо присвоить из этих драгоценностей.
     Ко дню освящения храма в Мцхету прибыл народ из всех эриставств, 
раскинутых от Никопсии до Дербента.
     Гостей не вмещали ни храм, ни ограда, ни вся Мцхета.
     Обедню служили католикос Мелхиседек и двенадцать епископов. Богослужение 
совершалось на грузинском и греческом языках. Георгий не любил ничего 
греческого и потому угрюмо слушал византийских епископов. С большим пафосом 
молились и пели они на этом прекрасном языке.
     В конце обедни иссохший старик с волчьими глазами встал перед иконостасом. 
Сперва он говорил как бы нехотя, и слова тлели на его устах, как угольки, 
покрытые золой.
     Мелхиседек перебирал тысячи раз слышанные библейские мифы, но он так 
увлекательно говорил о них, что старые и малые слушали его с благоговением.
     Попутно он упомянул о том, что «равноапостольная царица Мариам», великая 
ревнительница этого храма, захворала накануне путешествия в Иерусалим.
     Затем он хотел рассказать о несчастном случае с Арсакидзе, но постеснялся 
назвать его имя рядом с именем царицы; поэтому он снова обратился к библейским 
мифам, рассказал историю выхода евреев из Египта и заключил этот миф поучением 
о том, что каждый народ должен жить в своей стране, каждый народ должен быть 
свободен, как бог.
     С большим тактом коснулся он взаимоотношений между Грузией и антиохийским 
патриархом, попрекнул сарацин за то, что они отрезали пути в Антиохию (в душе 
он был рад этому).
     Под конец католикос счел уместным сказать несколько слов и об Арсакидзе.
     – Проклятые аланы тяжело ранили строителя Светицховели – великого мастера 
Арсакидзе.
     Католикос проклял аланов еще и за то, что они убили «знатнейшего зристава 
Гиршела». Как только он кончил проповедь, в храм внесли на носилках Константина 
Арсакидзе. Мастер обвел глазами свое творение, убранное золотом, серебром и 
драгоценными каменьями. Слезы подступили к его глазам, но он сдержал волнение и 
тихо прошептал:
     – Да будет свет!
     Католикос посмотрел на восковое лицо мастера, поцеловал его в лоб, потом, 
миновав икону богородицы – дар кесаря – и множество других икон, подошел к 
иконе святого Георгия «в цепях», обеими руками поднял ее и взмолился: – Исцели, 
святой Георгий, великого мастера Константина.
     И следом за ним весь народ внутри и вне храма возопил, как один человек:
     – Исцели великого мастера!
     Шорена и Гурандухт стояли вместе с женами эриставов. Когда дочь 
Колонкелидзе увидала исхудавшее лицо Арсакидзе и когда весь собор загремел: 
«Исцели!» – у нее стиснуло горло. Она опустилась на колени и, спрятавшись за 
парчовые платья придворных дам, заплакала, вознося молитву к святому Георгию об 
исцелении своего друга.
     Гурандухт недовольно изогнула брови, когда услышала плач Шорены. Она 
боялась, как бы не услышал царь, ибо Георгий уже сообщил ей тайно, что, как 
только царица отбудет в Иерусалим, он на другой же день женится на Шорене.
     «Ради какогото каменщика, да к тому же лаза, будущая царица не должна 
тревожить святого Георгия», – думала она.
     
LII
     
     Большое царское знамя стояло у входа во дворец. В тот день к царю были 
званы на обед эриставы и их семьи, византийские патриции, митрополиты и 
епископы.
     Католикос Мелхиседек, Звиадспасалар, архиепископ Ражден, епископы: 
Руисский, Анчский, Мацкверский и Мтбевский – стояли на своих местах, вправо от 
трона царя. Слева находились византийские вельможи: катепан Никифор Касавила, 
патриций Христофор Дельфос, севастос Федор Лампрос (все трое были в серебряных 
латах, но без мечей), аморский митрополит Камаха, смирнский – Иоанн, родосский 
епископ Епифап, трапезундский – Роман и двенадцать пустынниковгрузин. По 
приказу царя мандатуртухуцес положил скипетр и амиреджиб поднял его.
     Мандатуртухуцес стал перед престолом. Царь приказал подать обед. 
Мандатуртухуцес поднес хлеб. Встали католикос, спасалар, главный распорядитель 
двора, вельможи и гости. Ц