– Господин Локамп? – спросила она. Я кивнул. Она повела меня через маленькую 
переднюю и открыла дверь в комнату. Я бы, пожалуй, не очень удивился, если бы 
там оказался подполковник Эгберт фон Гаке в полной парадной форме и подверг 
меня допросу, – настолько я был подавлен множеством генеральских портретов в 
передней. Генералы, увешанные орденами, мрачно глядели на мою сугубо штатскую 
особу. Но тут появилась Пат. Она вошла, стройная и легкая, и комната внезапно 
преобразилась в какой-то островок тепла и радости. Я закрыл дверь и осторожно 
обнял ее. Затем я вручил ей наворованную сирень.

– Вот, – сказал я. – С приветом от городского управления.

Она поставила цветы в большую светлую вазу, стоявшую на полу у окна. Тем 
временем я осмотрел ее комнату. Мягкие приглушенные тона, старинная красивая 
мебель, бледно-голубой ковер, шторы, точно расписанные пастелью, маленькие 
удобные кресла, обитые поблекшим бархатом.

– Господи, и как ты только ухитрилась найти такую комнату, Пат, – сказал я.

– Ведь когда люди сдают комнаты, они обычно ставят в них самую что ни на есть 
рухлядь и никому не нужные подарки, полученные ко дню рождения.

Она бережно передвинула вазу с цветами к стене. Я видел тонкую изогнутую линию 
затылка, прямые плечи. худенькие руки. Стоя на коленях, она казалась ребенком, 
нуждающимся в защите. Но в ней было что-то от молодого гибкого животного, и 
когда она выпрямилась и прижалась ко мне, это уже не был ребенок, в ее глазах и 
губах я опять увидел вопрошающее ожидание и тайну, смущавшие меня. А ведь мне 
казалось, что в этом грязном мире такое уже не встретить.

Я положил руку ей на плечо. Было так хорошо чувствовать ее рядом.

– Все это мои собственные вещи, Робби. Раньше квартира принадлежала моей матери.
 Когда она умерла, я ее отдала, а себе оставила две комнаты. – Значит, это твоя 
квартира? – спросил я с облегчением. – А подполковник Эгберт фон Гаке живет у 
тебя только на правах съемщика?

Она покачала головой:

– Больше уже не моя. Я не могла ее сохранить. От квартиры пришлось отказаться, 
а лишнюю мебель я продала. Теперь я здесь квартирантка. Но что это тебе дался 
старый Эгберт?

– Да ничего. У меня просто страх перед полицейскими и старшими офицерами. Это 
еще со времен моей военной службы.

Она засмеялась:

– Мой отец тоже был майором.

– Майор это еще куда ни шло.

– А ты знаешь старика Гаке? – спросила она.

Меня вдруг охватило недоброе предчувствие:

– Маленький, подтянутый, с красным лицом, седыми, подкрученными усами и 
громовым голосом? Он часто гуляет в городском парке?

Она смеясь перевела взгляд с букета сирени на меня:

– Нет, он большого роста, бледный, в роговых очках?

– Тогда я его не знаю.

– Хочешь с ним познакомиться? Он очень мил.

– Боже упаси! Пока что мое место в авторемонтной мастерской и в пансионе фрау 
Залевски.

В дверь постучали. Горничная вкатила низкий столик на колесиках. Тонкий белый 
фарфор, серебряное блюдо с пирожными, еще одно блюдо с неправдоподобно 
маленькими бутербродами, салфетки, сигареты и бог знает еще что. Я смотрел на 
все, совершенно ошеломленный.

– Сжалься, Пат! – сказал я наконец. – Ведь это как в кино. Уже на лестнице я 
заметил, что мы стоим на различных общественных ступенях. Подумай, я привык 
сидеть у подоконника фрау Залевски, около своей верной спиртовки, и есть на 
засаленной бумаге. Не осуждай обитателя жалкого пансиона, если в своем смятении 
он, может быть, опрокинет чашку!