– Не похоже, что ты боишься.

– Это я только притворяюсь, а на самом деле я часто боюсь.

– Уж я-то буду держать тебя крепко, – сказал я, все еще не очнувшись от этого 
странного сна наяву, светлого и зыбкого, – Я буду держать тебя по-настоящему 
крепко. Ты даже удивишься.

Она коснулась ладонями моего лица:

– Правда?

Я кивнул. Ее плечи осветились зеленоватым светом, словно погрузились в глубокую 
воду. Я взял ее за руки и притянул к себе, – меня захлестнула большая теплая 
волна, светлая и нежная… Все погасло…

* * *


Она спала, положив голову на мою руку. Я часто просыпался и смотрел на нее. Мне 
хотелось, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Нас несло где-то по ту сторону 
времени. Все пришло так быстро, и я еще ничего не мог понять. Я еще не понимал, 
что меня любят. Правда, я знал, что умею по-настоящему дружить с мужчинами, но 
я не представлял себе, за что, собственно, меня могла бы полюбить женщина. Я 
думал, видимо, все сведется только к одной этой ночи, а потом мы проснемся, и 
все кончится.

Забрезжил рассвет. Я лежал неподвижно. Моя рука под ее головой затекла и 
онемела. Но я не шевелился, и только когда она повернулась во сне и прижалась к 
подушке, я осторожно высвободил руку. Я тихонько встал, побрился и бесшумно 
почистил зубы. Потом налил на ладонь немного одеколона и освежил волосы и шею. 
Было очень странно – стоять в этой безмолвной серой комнате наедине со своими 
мыслями и глядеть на темные контуры деревьев за окном. Повернувшись, я увидел, 
что Пат открыла глаза и смотрит на меня. У меня перехватило дыхание.

– Иди сюда, – сказала она.

Я подошел к ней и сел на кровать.

– Все еще правда? – спросил я.

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю. Может быть, потому, что уже утро. Стало светлее.

– А теперь дай мне одеться, – сказала она. Я поднял с пола ее белье из тонкого 
шелка. Оно было совсем невесомым. Я держал его в руке и думал, что даже оно 
совсем особенное. И та, кто носит его, тоже должна быть совсем особенной. 
Никогда мне не понять ее, никогда.

Я подал ей платье. Она притянула мою голову и поцеловала меня.

Потом я проводил ее домой. Мы шли рядом в серебристом свете утра и почти не 
разговаривали. По мостовой прогромыхал молочный фургон. Появились разносчики 
газет. На тротуаре сидел старик и спал, прислонившись к стене дома. Его 
подбородок дергался, – казалось, вот-вот он отвалится. Рассыльные развозили на 
велосипедах корзины с булочками. На улице запахло свежим теплым хлебом. Высоко 
в синем небе гудел самолет. – Сегодня? – спросил я Пат, когда мы дошли до ее 
парадного.

Она улыбнулась.

– В семь? – спросил я.

Она совсем не выглядела усталой, а была свежа, как после долгого сна. Она 
поцеловала меня на прощанье. Я стоял перед домом, пока в ее комнате не зажегся 
свет.

Потом я пошел обратно. По пути я вспомнил все, что надо было ей сказать, – 
много прекрасных слов. Я брел по улицам и думал, как много я мог бы сказать и 
сделать, будь я другим. Потом я направился на рынок. Сюда уже съехались фургоны 
с овощами, мясом и цветами. Я знал, что здесь можно купить цветы втрое дешевле, 
чем в магазине. На все деньги, оставшиеся у меня, я накупил тюльпанов. В их 
чашечках блестели капли росы. Цветы были свежи и великолепны. Продавщица 
набрала целую охапку и обещала отослать все Пат к одиннадцати часам. 
Договариваясь со мной, она рассмеялась и добавила к букету пучок фиалок.

– Ваша дама будет наслаждаться ими по крайней мере две недели, – сказала она. – 
Только пусть кладет время от времени таблетку пирамидона в воду.