– Гороховый суп со свиными потрохами, ножками и ушами, – сказал Альфонс, и даже 
Патриция Хольман изобразила на своем лице чувство высокого уважения.

– Разумеется, бесплатно, – добавил он. Подошел Браумюллер, держа в руке 
несколько свечей зажигания, забрызганных маслом. Он проклинал свою неудачу.

– Успокойся, Тео! – крикнул ему Ленц. – Тебе обеспечен первый приз в ближайшей 
гонке на детских колясках.

– Дадите отыграться хоть на коньяке? – спросил Браумюллер.

– Можешь пить его даже из пивной кружки, – сказал Грау.

– Тут ваши шансы слабы, господин Браумюллер, – произнес Альфонс тоном эксперта.
 – Я еще ни разу не видел, чтобы у Кестера была авария.

– А я до сегодняшнего дня ни разу не видел «Карла» впереди себя, – ответил 
Браумюллер.

– Неси свое горе с достоинством, – сказал Грау. – Вот бокал, возьми. Выпьем за 
то, чтобы машины погубили культуру.

Собираясь отправиться в город, мы решили прихватить остатки провианта, 
принесенного Альфонсом. Там еще осталось вдоволь на несколько человек. Но мы 
обнаружили только бумагу.

– Ах, вот оно что! – усмехнулся Ленц и показал на растерянно улыбавшегося Юппа. 
В обеих руках он держал по большому куску свинины. Живот его выпятился, как 
барабан. – Тоже своего рода рекорд!

* * *


За ужином у Альфонса Патриция Хольман пользовалась, как мне казалось, слишком 
большим успехом. Грау снова предложил написать ее портрет. Смеясь, она заявила, 
что у нее не хватит на это терпения; фотографироваться удобнее.

– Может быть, он напишет ваш портрет с фотографии, – заметил я, желая кольнуть 
Фердинанда. – Это скорее по его части.

– Спокойно, Робби, – невозмутимо ответил Фердинанд, продолжая смотреть на Пат 
своими голубыми детскими глазами. – От водки ты делаешься злобным, а я – 
человечным. Вот в чем разница между нашими поколениями.

– Он всего на десять лет старше меня, – небрежно сказал я.

– В наши дни это и составляет разницу в поколение, – продолжал Фердинанд. – 
Разницу в целую жизнь, в тысячелетие. Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы 
боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем – вы звоните по телефону; вы 
больше не мечтаете – вы выезжаете за город с субботы на воскресенье; вы разумны 
в любви и неразумны в политике – жалкое племя!

Я слушал его только одним ухом, а другим прислушивался к тому, что говорил 
Браумюллер. Чуть покачиваясь, он заявил Патриции Хольман, что именно он должен 
обучать ее водить машину. Уж он-то научит ее всем трюкам.

При первой же возможности я отвел его в сторонку:

– Тео, спортсмену очень вредно слишком много заниматься женщинами.

– Ко мне это не относится, – заметил Браумюллер, – у меня великолепное здоровье.


– Ладно. Тогда запомни: тебе не поздоровится, если я стукну тебя по башке этой 
бутылкой. Он улыбнулся:

– Спрячь шпагу, малыш. Как узнают настоящего джентльмена, знаешь? Он ведет себя 
прилично, когда налижется. А ты знаешь, кто я?

– Хвастун!

Я не опасался, что кто-нибудь из них действительно попытается отбить ее; такое 
между нами не водилось. Но я не так уж был уверен в ней самой. Мы слишком мало 
знали друг друга. Ведь могло легко статься, что ей вдруг понравится один из них.
 Впрочем, можно ли вообще быть уверенным в таких случаях?

– Хотите незаметно исчезнуть? – спросил я. Она кивнула.

* * *