– Ты не знаешь? Да ведь ты же записал ее адрес. Я это сам видел.

– Я потерял запись.

– Потерял! – Он обеими руками схватился за свою желтую шевелюру. – И для этого 
я тогда целый час возился в саду с Биндингом! Потерял! Но, может быть, Отто 
помнит? – Отто тоже ничего не помнит.

Он поглядел на меня:

– Жалкий дилетант! Тем хуже! Неужели ты не понимаешь, что это чудесная девушка! 
Господи боже мой! – Он воззрился на небо. – В кои-то веки попадается на пути 
нечто стоящее, и этот тоскливый чурбан теряет адрес!

– Она вовсе не показалась мне такой необычайной.

– Потому что ты осел, – заявил он. – Болван, который не знает ничего лучшего, 
чем шлюхи из кафе «Интернациональ». Эх ты, пианист! Повторяю тебе, это был 
счастливый случай, исключительно счастливый случай – эта девушка. Ты, конечно, 
ничего в этом не понимаешь. Ты хоть посмотрел на ее глаза? Разумеется, нет. Ты 
ведь смотрел в рюмку.

– Заткнись! – прервал его я. Потому что, напомнив о рюмке, он коснулся открытой 
раны.

– А руки? – продолжал он, не обращая на меня внимания. – Тонкие, длинные руки, 
как у мулатки. В этом уж Готтфрид кое-что понимает, можешь поверить! Святой 
Моисей! в кои-то веки появляется настоящая девушка – красивая, непосредственная 
и, что самое важное, создающая атмосферу. – Тут он остановился. – Ты хоть 
знаешь вообще, что такое атмосфера?

– Воздух, который накачивают в баллоны, – ответил я ворчливо.

– Конечно, – сказал он с презрительным сожалением. – Конечно, воздух. Атмосфера 
– это ореол! Излучение! Тепло! Тайна! Это то, что дает женской красоте 
подлинную жизнь, живую душу. Эх, да что там говорить! Ведь твоя атмосфера – это 
испарения рома.

– Да замолчи ты! Не то я чем-нибудь стукну тебя по черепу! – прорычал я.

Но Готтфрид продолжал говорить, и я его не тронул. Ведь он ничего не подозревал 
о том, что произошло, и не знал, что каждое его слово было для меня разящим 
ударом. Особенно, когда он говорил о пьянстве. Я уже было примирился с этим и 
отлично сумел утешить себя; но теперь он опять все во мне разбередил. Он 
расхваливал и расхваливал эту девушку, и скоро я сам почувствовал, что 
безвозвратно потерял нечто замечательное.

* * *


Расстроенный, отправился я в шесть часов в кафе «Интернациональ». Там было мое 
давнее убежище. Ленц снова подтвердил это. К моему изумлению, я попал в 
суматоху большого пиршества. На стойке красовались торты и пироги, и 
плоскостопии Алоис мчался в заднюю комнату с подносом, уставленным бренчащими 
кофейниками.

Я замер на месте. Кофе целыми кофейниками? Должно быть, здесь пирует большое 
общество и пьяные уже валяются под столами.

Но владелец кафе объяснил мне все. Оказывается, сегодня в задней комнате 
торжественно провожали Лилли – подругу Розы. Я хлопнул себя по лбу. Разумеется, 
ведь я тоже был приглашен. И притом как единственный мужчина, о чем 
многозначительно сказала мне Роза; педераст Кики, который тоже присутствовал 
там, не шел в счет. Я успел сбегать и купить букет цветов, ананас, погремушку и 
плитку шоколада.

Роза встретила меня улыбкой светской дамы. В черном декольтированном платье, 
она восседала во главе стола. Ее золотые зубы сверкали. Я осведомился, как 
чувствует себя малютка, и вручил целлулоидную погремушку и шоколад. Роза сияла.

Ананас и цветы я поднес Лилли:

– От души желаю счастья.

– Он был и остается настоящим кавалером, – сказала Роза. – А теперь, Робби, 
усаживайся с нами.

Лилли была лучшей подругой Розы. Она сделала блестящую карьеру. Она достигла 
того, что является заветной мечтой каждой маленькой проститутки, – она была