Я ждал. Моя голова отяжелела, лицо горело. Ожидание казалось бесконечным. Потом 
в трубке послышался шорох и голос Пат:

– Робби?

На секунду я закрыл глаза.

– Как поживаешь, Пат?

– Хорошо. Я до сих пор сидела на балконе и читала книгу. Очень волнующая.

– Вот как, волнующая книга… – сказал я. – Это хорошо. Я хотел тебе сказать, что 
сегодня приду домой чуть попозже. Ты уже прочитала свою книгу?

– Нет, я на самой середине. Еще хватит на несколько часов.

– Ну, тогда я вполне успею. А ты читай пока.

Я еще немного посидел в конторе. Потом встал.

– Отто, – сказал я, – можно взять «Карла»?

– Конечно. Если хочешь, я поеду с тобой. Мне здесь нечего делать.

– Не стоит. Ничего не случилось. Я уже звонил домой.

«Какой свет, – подумал я, когда „Карл“ вырвался на улицу, – какой чудесный 
вечерний свет над крышами! Как полна и чудесна жизнь!»

* * *


Мне пришлось подождать Жаффе несколько минут. Сестра провела меня в маленькую 
комнату, где были разложены старые журналы. На подоконнике стояло несколько 
цветочных горшков с вьющимися растениями. Вечно повторяющаяся картина: все те 
же журналы в коричневых обложках, все те же печальные вьющиеся растения; их 
можно увидеть только в приемных врачей и в больницах.

Вошел Жаффе. На нем был свежий белоснежный халат. Но, когда он подсел ко мне, я 
заметил на внутренней стороне правого рукава маленькое ярко-красное пятнышко. В 
своей жизни я видел много крови, но это крохотное пятнышко потрясло меня 
сильнее, чем все виденные прежде, насквозь пропитанные кровью повязки. Мое 
бодрое настроение исчезло.

– Я обещал вам рассказать о здоровье фройляйн Хольман, – сказал Жаффе. Я кивнул 
и уставился на пеструю плюшевую скатерть. Я разглядывал переплетение 
шестиугольников, по-дурацки решив про себя, что все будет хорошо, если я не 
оторву глаз от узора и не моргну ни разу, пока Жаффе не заговорит снова.

– Два года тому назад она провела шесть месяцев в санатории. Об этом вы знаете?

– Нет, – сказал я, продолжая смотреть на скатерть.

– Тогда ей стало лучше. Теперь я очень внимательно осмотрел ее. Этой зимой она 
обязательно должна снова поехать туда. Она не может оставаться здесь, в городе.

Я все еще смотрел на шестиугольники. Они начали расплываться и заплясали.

– Когда? – спросил я.

– Осенью. Не позднее конца октября.

– Значит, это не было случайным кровотечением?

– Нет.

Я поднял глаза.

– Мне едва ли надо вам говорить, – продолжал Жаффе, – что при этой болезни 
ничего нельзя предвидеть. Год назад мне казалось, будто процесс остановился, 
наступила инкапсюляция, и можно было предположить, что очаг закрылся. И так же, 
как недавно процесс неожиданно возобновился, он может столь же неожиданно 
приостановиться. Я это говорю неспроста, – болезнь действительно такова. Я сам 
был свидетелем удивительных исцелений.

– И ухудшений?

Он посмотрел на меня: