разглядывать черно-белого щенка. Антон потребовал сто марок за коричневого. 
Густав предложил пять. Он заявил, что ему не нравится прадед, и раскритиковал 
хвост и уши. Другое дело черно-белый, – этот, мол, безупречен.

Я стоял в углу и слушал. Вдруг кто-то дернул мою шляпу. Я удивленно обернулся. 
Маленькая желтая обезьянка с печальным личиком сидела, сгорбившись, в углу на 
штанге. У нее были черные круглые глаза и озабоченный старушечий рот. Кожаный 
ремень, прикрепленный к цепи, опоясывал брюшко. Маленькие черные ручки пугали 
своим человеческим видом.

Я стояч неподвижно. Обезьянка медленно подвигалась ко мне по штанге. Она 
неотрывно смотрела на меня, без недоверия, но каким-то странным, сдержанным 
взглядом. Наконец осторожно протянула вперед ручонку. Я сунул ей палец. Она 
слегка отпрянула назад, но потом взяла его. Ощущение прохладной детской ручки, 
стиснувшей мне палец, было странным. Казалось, что в этом скрюченном тельце 
заключен несчастный, немой человечек, который хочет спастись. Я не мог долго 
смотреть в эти глаза, полные смертельной тоски.

Отдуваясь, Густав вынырнул из чащи родословных дерев:

– Значит, договорились, Антон! Ты получишь за него щенка-добермана, потомка 
Герты. Лучшая сделка в твоей жизни! – Потом он обратился ко мне: – Возьмешь его 
сразу с собой?

– А сколько он стоит?

– Нисколько. Он обменен на добермана, которого я подарил тебе раньше. 
Предоставь Густаву обделывать такие дела! Густав – мужчина высшей пробы! 
Золото!

Мы договорились, что я зайду за собачкой потом, после работы. – Ты в состоянии 
понять, что именно ты сейчас приобрел? – спросил меня Густав на улице. – Это же 
редчайший экземпляр! Ирландский терьер! Ни одного изъяна. Да еще родословная в 
придачу. Ты не смеешь даже смотреть на него, раб божий! Прежде чем заговорить с 
этой скотинкой, ты должен ей низко поклониться.

– Густав, – сказал я, – ты оказал мне очень большую услугу. Пойдем и выпьем 
самого старого конъяку, какой только найдется.

– Сегодня не могу! – заявил Густав. – Сегодня у меня должна быть верная рука. 
Вечером иду в спортивный союз играть в кегли. Обещай, что пойдешь туда со мной 
как-нибудь. Очень приличные люди, есть даже обер-постсекретарь.

– Я приду, – сказал я. – Даже если там не будет обер-постсекретаря.

* * *


Около шести я вернулся в мастерскую. Кестер ждал меня:

– Жаффе звонил после обеда. Просил, чтобы ты позвонил ему.

У меня на мгновенье остановилось дыхание.

– Он сказал что-нибудь, Отто?

– Нет, ничего особенного. Сказал только, что принимает у себя до пяти, а потом 
поедет в больницу Святой Доротеи. Значит, именно туда тебе и надо позвонить.

– Хорошо.

Я пошел в контору. Было тепло, даже душно, но меня знобило, и телефонная трубка 
дрожала в моей руке.

– Глупости все, – сказал я и покрепче ухватился за край стола.

Прошло немало времени, пока я услышал голос Жаффе.

– Вы свободны? – спросил он.

– Да.

– Тогда приезжайте сразу. Я еще побуду здесь с часок.

Я хотел спросить его, не случилось ли что-нибудь с Пат, но у меня язык не 
повернулся.

– Хорошо, – сказал я. – Через десять минут буду. Я повесил трубку, снова снял 
ее и позвонил домой. К телефону подошла горничная. Я попросил позвать Пат. – Не 
знаю, дома ли она, – угрюмо сказала Фрида. – Сейчас посмотрю.