Я вышел в прихожую к телефону, снял трубку и назвал номер. Пока ждал ответа, 
почувствовал, как из черного отверстия трубки подымается мягкой волной легкое 
нетерпение. Девушка была дома. И когда ее низкий, хрипловатый голос словно из 
другого мира донесся сюда, в прихожую фрау Залевски, и зазвучал вдруг под 
головами диких кабанов, в запахе жира и звяканье посуды, – зазвучал тихо и 
медленно, так, будто она думала над каждым словом, меня внезапно покинуло 
чувство неудовлетворенности. Вместо того чтобы только справиться о том, как она 
доехала, я договорился о встрече на послезавтра и лишь тогда повесил трубку. И 
сразу ощутил, что все вокруг уже не кажется мне таким бессмысленным. «С ума 
сошел», – подумал я и покачал головой. Потом опять снял трубку и позвонил 
Кестеру:

– Билеты еще у тебя, Отто?

– Да.

– Ну и отлично. Так я пойду с тобой на бокс. После бокса мы еще немного 
побродили по ночному городу. Улицы были светлы и пустынны. Сияли вывески. В 
витринах бессмысленно горел свет. В одной стояли голые восковые куклы с 
раскрашенными лицами. Они выглядели призрачно и развратно. В другой сверкали 
драгоценности. Потом был магазин, залитый белым светом, как собор. Витрины 
пенились пестрым, сверкающим шелком. Перед входом в кино на корточках сидели 
бледные изголодавшиеся люди. А рядом сверкала витрина продовольственного 
магазина. В ней высились башни консервных банок, лежали упакованные в вату 
вянущие яблоки, гроздья жирных гусей свисали, как белье с веревки, 
нежно-желтыми и розовыми надрезами мерцали окорока, коричневые круглые караваи 
хлеба и рядом копченые колбасы и печеночные паштеты.

Мы присели на скамью в сквере. Было прохладно. Луна висела над домами, как 
большая белая лампа. Полночь давно прошла. Неподалеку на мостовой рабочие 
разбили палатку. Там ремонтировали трамвайные рельсы. Шипели сварочные аппараты,
 и снопы искр вздымались над склонившимися темными фигурами. Тут же, словно 
полевые кухни, дымились асфальтные котлы.

Мы сидели; каждый думал о своем.

– А странно вот так в воскресенье, Отто, правда? Кестер кивнул.

– В конце концов радуешься, когда оно уже проходит, – сказал я задумчиво.

Кестер пожал плечами:

– Видимо, так привыкаешь гнуть спину в работе, что даже маленькая толика 
свободы как-то мешает. Я поднял воротник:

– А что, собственно, мешает нам жить, Отто? Он поглядел на меня улыбаясь:

– Прежде было такое, что мешало, Робби.

– Правильно, – согласился я. – Но все-таки? Вспышка автогена метнула на асфальт 
зеленые лучи. Палатка на рельсах, освещенная изнутри, казалась маленьким, 
уютным домиком.

– Как ты думаешь, ко вторнику покончим с кадилляком? – спросил я.

– Возможно, – ответил Кестер. – А с чего это ты?

– Да просто так.

Мы встали.

– Я сегодня малость не в себе, Отто, – сказал я.

– С каждым случается, – ответил Кестер. – Спокойной ночи, Робби.

– И тебе того же, Отто.

Потом я еще немного посидел дома. Моя конура вдруг совершенно перестала мне 
нравиться. Люстра была отвратительна, свет слишком ярок, кресла потерты, 
линолеум безнадежно скучен, умывальник, кровать, и над ней картина с 
изображением битвы при Ватерлоо, – да ведь сюда же нельзя пригласить 
порядочного человека, думал я. Тем более женщину. В лучшем случае – только 
проститутку из «Интернационаля».




III