приехать!

— А почему мы не знаем этого? — спрашивает Георг.

— Время, пространство и закон причинности — вот покрывало Майи, застилающее от 
нас беспредельность далей.

— Почему?

— Это те бичи, с помощью которых Бог не дает нам стать равными ему. Этими 
бичами он прогоняет нас сквозь строй иллюзий и через трагедию дуализма.

— Какого дуализма?

— Дуализма человеческого «я» и мира. Бытия и жизни. Объект и субъект уже не 
едины. А следствие — рождение и смерть. Цепь гремит. Кто разорвет ее — разорвет 
и обреченность рождению и смерти. Давайте попытаемся, рабби Кроль!

От вина подымается пар. Он благоухает гвоздикой и лимонной цедрой. Я кладу в 
него сахар, и мы пьем. На той стороне бухты, в каюте рабовладельческого судна, 
принадлежащего Мухаммеду бен Гассану бен Юсуфу бен Вацеку, нам аплодируют. Мы 
кланяемся и ставим стаканы на стол.

— Значит, мы бессмертны? — резко и нетерпеливо спрашивает Георг.

— Это только гипотеза, — отвечаю я. — Только теория; ибо бессмертие — антитеза 
смертности, а следовательно, всего одна из половинок дуализма. Лишь когда 
окончательно спадет покрывало Майи, всякий дуализм полетит к черту. Тогда мы 
возвратимся на свою родину, объекта и субъекта уже не будет, они сольются 
воедино, и все вопросы исчезнут.

— Этого недостаточно.

— А что же еще?

— Мы существуем. Точка.

— Но и это одна часть антитезы: мы существуем — и мы не существуем. Это все еще 
дуализм, капитан! Нужно выйти за его пределы.

— А как? Достаточно открыть рот, как мы натыкаемся на половину какой-нибудь 
другой антитезы. Так дальше невозможно! Неужели мы должны в молчании проходить 
через жизнь?

— Это было бы противоположностью к немолчанию.

— Проклятье! Опять западня! Что же делать, штурман?

Не отвечая, я поднимаю стакан. В вине вспыхивают красные отсветы. Я указываю на 
потоки дождя и беру кусок гранита из коллекции образцов. Потом указываю на Лизу 
и на отсветы в стакане, как на символ мимолетности, затем на кусок гранита, как 
на символ неизменности, отодвигаю стакан и гранит и закрываю глаза. Внезапный 
озноб пробегает у меня по спине от всех этих фокус-покусов. Может быть, мы, 
сами того не ведая, напали на какой-то след? И обрели в опьянении магический 
ключ к разгадке? Куда вдруг исчезла комната? Может быть, она носится во 
вселенной? И где наша земля? Летит как раз мимо Плеяд? Где красный отблеск 
сердца? Может быть, оно и Полярная звезда, и ось мира, и его центр?

С той стороны улицы доносятся бурные аплодисменты. Я открываю глаза. Сразу не 
нахожу перспективы. Все одновременно плоско и округло, далеко и близко и не 
имеет имени. Потом, завихрившись, оно приближается, останавливается и опять 
принимает вид, соответствующий обычным названиям. Когда все это уже было? А 
ведь так уже было! Почему-то я знаю, но откуда знаю, не могу вспомнить.

Лиза помахивает в окно бутылкой шоколадного ликера. В эту минуту у входной 
двери раздается звонок, мы торопливо машем Лизе в ответ и закрываем окно. Не 
успевает Георг исчезнуть, как дверь конторы открывается и входит Либерман, 
кладбищенский сторож. Одним взглядом охватывает он спиртовку, глинтвейн и 
Георга в пижаме и каркает:

— День рождения?

— Нет, грипп, — отвечает Георг.

— Поздравляю.

— А с чем же тут поздравлять?

— Грипп идет на пользу нашему делу. Я это замечаю по кладбищу. Гораздо больше 
смертей.