Георг озирается, словно очнувшись от сна. Лицо у него теперь такое же красное, 
как его пижама, и даже лысина порозовела. Генрих испуганно отступает. Георг 
следует за ним — он в полной ярости. Генрих продолжает отступать.

— Ты заразишь меня! — вопит он. — Ты дышишь мне в лицо своими бациллами! 
Понимаешь ты, к чему это приведет, если у обоих будет грипп?

— Никто больше не посмеет умирать, — замечаю я.

Достойное зрелище — эта борьба между двумя братьями: Георга в огненной пижаме, 
потного от бешенства, и Генриха в выходном костюме, одержимого одной заботой — 
как бы не подхватить грипп. Эту сцену наблюдает, кроме меня, Лиза; она в халате 
из материи с набивными изображениями парусных судов и, несмотря на отчаянную 
погоду, чуть не вся высовывается из окна.

В доме, где живет Кнопф, дверь открыта настежь. Перед ней дождь висит, словно 
занавес из стеклянных бус. В комнатах так темно, что девушки уже зажгли свет. 
Кажется, будто они там плавают, как дочери Рейна у Вагнера. Под огромным зонтом,
 похожим на черный гриб, через двор бредет столяр Вильке.

Генрих Кроль исчезает, буквально вытесненный Георгом из конторы.

— Полощите горло соляной кислотой! — кричу я ему вслед. — Грипп для людей вашей 
комплекции смертелен!

Георг останавливается и хохочет.

— Какой я идиот, — говорит он. — Таких типов ничем не проймешь!

— Откуда у тебя эта пижама? — спрашиваю я. — Ты что, вступил в коммунистическую 
партию?

Кто-то аплодирует: это Лиза бурно выражает Георгу свое одобрение — весьма 
нелояльная демонстрация по отношению к ее мужу Вацеку, убежденному 
национал-социалисту и будущему директору бойни. Георг раскланивается, прижав 
руку к сердцу.

— Укладывайся в постель, — говорю я, — ты до того потеешь, что брызжешь, как 
фонтан.

— Потеть полезно! Посмотри-ка на дождь! Небо тоже потеет. А еще там, напротив, 
этот кусок жизни, в распахнутом халатике, с ослепительными зубами, полный 
смеха! Что мы тут делаем? Интересно, почему мы не взрываемся, как фейерверк? 
Если бы мы хоть раз по-настоящему поняли, что такое жизнь, мы бы взорвались. 
Почему я торгую надгробными памятниками? Почему я не падающая звезда? Или не 
птица гриф, которая парит над Голливудом и выкрадывает самых восхитительных 
женщин из бассейнов для плаванья? Почему мы должны жить в Верденбрюке и драться 
в кафе «Централь», вместо того чтобы снарядить караван в Тимбукту и с 
носильщиками, чья кожа цвета красного дерева, пуститься в дали широкого 
африканского утра? Почему мы не держим бордель в Иокогаме? Отвечай! Совершенно 
необходимо это узнать сейчас же! Почему мы не плаваем наперегонки с пурпурными 
рыбами в алом свете таитянских вечеров? Отвечай!

Он берет бутылку с водкой.

— Стоп! — говорю. — Есть еще вино. Я сейчас же подогрею его на спиртовке. 
Никакой водки! У тебя жар! Нужно пить горячее красное вино с пряностями из 
Индии и с Зондских островов.

— Ладно! Согревай! Но почему мы не находимся сами на островах Надежды и не спим 
с женщинами, которые пахнут корицей и чьи глаза становятся белыми, когда мы их 
оплодотворяем под Южным Крестом, и они издают крики, словно попугаи и тигры? 
Отвечай!

В полумраке конторы голубое пламя спиртовки пылает, точно голубой сказочный 
свет. Дождь шумит, как море.

— Мы плывем, капитан, — говорю я и делаю огромный глоток водки, чтобы догнать 
Георга. — Каравелла как раз проходит мимо Санта-Круц, Лиссабона и Золотого 
Берега. Рабыни араба Мухаммеда бен Гассана бен Вацека выглядывают из своих кают 
и манят нас рукой. Вот ваш кальян!

Я протягиваю Георгу сигару из ящика, предназначенного для наших лучших агентов. 
Он закуривает и пускает в воздух безукоризненно правильные кольца дыма. На его 
пижаме проступают темные пятна влаги.

— Мы плывем, — говорит он. — Почему мы еще не прибыли?

— Мы прибыли. Люди всегда и всюду прибывают. Время — это предрассудок. Вот в 
чем тайна жизни. Только мы не знаем этого. И всегда стараемся куда-нибудь да