— Если мне будут чинить препятствия, то не удивительно, что мы скоро 
обанкротимся!

Я не отвечаю, чтобы позлить его.

— Вот именно — обанкротимся! — поясняет он. — Я знаю, что говорю!

— В самом деле? — Я ласково смотрю на него. — Зачем же вы тогда оправдываетесь? 
Вам и так каждый поверит.

— Оправдываюсь? Я не нуждаюсь в оправдании! Но то, что случилось в Вюстрингене…

— А что, убийцы столяра найдены?

— Убийцы? А нам-то какое дело? И при чем тут убийство? Просто несчастный случай,
 он сам во всем виноват. Я то имею в виду, как вы там обошлись со старостой 
Деббелингом и в довершение всего предложили вдове столяра бесплатное надгробие.

Я повертываюсь и смотрю в окно на дождь. Генрих Кроль принадлежит к той породе 
людей, которые никогда не сомневаются в правоте своих взглядов, — это делает их 
не только скучными, но и опасными. Из них и состоит та меднолобая масса в нашем 
возлюбленном отечестве, которую можно вновь и вновь гнать на войну. Ничто их не 
в состоянии вразумить, они родились «руки по швам» и гордятся тем, что так и 
умрут. Не знаю, существует ли этот тип в других странах, но если да, то 
наверняка не в таких количествах.

Через минуту я слышу голос этого упрямого дуралея. Оказывается, он долго 
беседовал со старостой и все уладил. Этим мы только ему обязаны. Теперь мы 
можем снова поставлять надгробные памятники в Вюстринген.

— Что же прикажете делать? — спрашиваю я. — Молиться на вас?

Он бросает на меня язвительный взгляд.

— Берегитесь, вы можете зайти слишком далеко!

— А как далеко?

— Слишком. Не забудьте о том, что вы здесь только служащий.

— Я об этом забываю слишком часто. Иначе вам пришлось бы платить мне тройной 
оклад — как художнику, как бухгалтеру и как заведующему рекламой. А кроме того, 
хорошо, что мы не на военной службе, иначе вы стояли бы передо мной навытяжку. 
Впрочем, если хотите, я могу как-нибудь позвонить вашим конкурентам — Хольман и 
Клотц сейчас же возьмут меня к себе.

Дверь распахивается, и появляется Георг в красно-рыжей пижаме.

— Ты рассказываешь о Вюстрингене, Генрих?

— А то о чем же?

— Тогда сядь и заткнись, и да будет тебе стыдно. Ведь в Вюстрингене человека 
убили! Оборвалась человеческая жизнь! Для кого-то погибла целая вселенная. 
Каждое убийство, каждый смертельный удар — все равно что первое в мире убийство 
— Каин и Авель, все начинается сызнова. Если бы ты и твои единомышленники это 
когда-нибудь поняли, то на нашей благословенной планете мы не слышали бы 
столько неистовых призывов к войне!

— Тогда мы слышали бы только голоса рабов и лакеев. Прислужников позорного 
Версальского договора!

— Ах, Версальский договор? Ну, конечно! — Георг делает шаг вперед. От него веет 
ароматом крепкого глинтвейна. — А если бы войну выиграли мы, то, разумеется, 
засыпали бы наших противников подарками и изъявлениями любви, да? Ты забыл, 
чего только ты и тебе подобные не собирались аннексировать? Украину, Брие, 
Лонгви и весь рудный и угольный бассейн Франции! Разве у нас отобрали Рур? Нет, 
мы все еще владеем им! И ты будешь утверждать, что наш мирный договор не был бы 
в десять раз жестче, если бы только нам дали возможность диктовать его? Разве я 
не слышал, как ты сам на этот счет разорялся еще в 1917 году? Пусть Франция, 
дескать, станет третьестепенной державой, пусть у России аннексируют громадные 
территории, пусть все противники платят контрибуцию и отдают реальные ценности, 
пока их совсем не обескровят! И это говорил ты, Генрих! А теперь орешь вместе 
со всей бандой о несправедливости, учиненной над нами! Просто блевать хочется 
от вашего нытья и воплей о мести. Всегда у вас виноват кто-то другой! Так и 
несет самоупоенностью фарисеев; разве вы не знаете, в чем первый признак 
настоящего человека? Он отвечает за содеянное им! Но вы считаете, что по 
отношению к вам совершались всегда только одни несправедливости, и вы лишь 
одним отличаетесь от Господа Бога — Господь Бог знает все, но вы знаете больше.