— Почему?

— Вы хотите послушать лекцию о том, что такое шизофрения, родительский комплекс,
 бегство от самого себя и действие шока?

— Да, — отвечаю я. — Сегодня хочу.

— Вы ее не услышите. Только самое необходимое. Раздвоение личности — это обычно 
желание убежать от самого себя.

— А что такое само по себе человеческое «я»?

Вернике смотрит на меня.

— Не будем сегодня касаться этого. Итак, бегство в другую личность. Или в 
несколько. В промежутках пациент на более или менее долгое время возвращается в 
свою собственную. А вот Женевьева — нет. Она давно уже не возвращалась. Вы, 
например, знаете ее совсем не такой, какая она в действительности.

— Такая, как сейчас, она кажется вполне разумной, — говорю я неуверенно.

Вернике смеется:

— А что такое разум? Логическое мышление?

Я думаю о развитии в будущем двух новых органов чувств и не отвечаю.

— А что, она очень тяжело больна? — спрашиваю я.

— С нашей точки зрения — да. Но бывают случаи внезапного и удивительного 
излечения.

— Излечения от чего?

— От болезни. — Вернике закуривает сигарету.

— Иногда она чувствует себя вполне счастливой. Почему вы не оставите ее такой, 
какая она сейчас?

— Оттого, что мать платит за лечение, — сухо поясняет Вернике. — Да она вовсе и 
не чувствует себя счастливой.

— Вы считаете, что она была бы счастливее, если бы выздоровела?

— Вероятно, нет. Она чувствительна, образованна, видимо, обладает живой 
фантазией, и у нее тяжелая наследственность. Все это свойства, не обещающие 
особенного счастья! Будь она счастлива, она едва ли убежала бы.

— Тогда почему ее не оставят в покое?

— Да, вот почему? — задумчиво повторяет Вернике. — Я тоже задаю себе нередко 
этот вопрос. Почему все же оперируют больных, о которых известно, что операция 
им не поможет? Вы хотели бы составить список этих почему? Он был бы очень велик,
 среди них будет и вопрос: почему вы не допиваете свой стакан и, наконец, не 
заткнетесь? И почему вы не ощущаете этой ночи, а лишь свой незрелый ум? Почему 
рассуждаете о жизни вместо того, чтобы ощущать ее?

Он встает и потягивается.

— Ну, мне пора делать обход моих затворников. Хотите пойти со мной?

— Хочу.

— Наденьте белый халат. Я поведу вас в особое отделение. Либо вас потом стошнит,
 либо вы с глубокой радостью и благодарностью выпьете свое вино.

— Но бутылка пуста.

— У меня в комнате есть про запас еще одна. Может быть, она нам и понадобится. 
И знаете, что странно? Вот вы, в ваши двадцать пять лет, видели уже немало 
смертей, горя и человеческого безумия и все-таки ничему не научились, задаете 
самые дурацкие вопросы, какие только можно выдумать. Но, видно, так уж повелось 
на свете: когда мы действительно что-то начнем понимать, мы уже слишком стары, 
чтобы приложить это к жизни, так оно и идет — волна за волной, поколение за 
поколением, и ни одно не в состоянии хоть чему-нибудь научиться у другого. 
Пошли!