прекрасной целеустремленной машине; но свет для него все равно что бутылка 
водки для алкоголика.

Вернике разливает по стаканам остатки мозельского.

— Вы долго были на фронте?

— Три года.

— Странно!

Я не отвечаю. Я приблизительно догадываюсь о том, что он имеет в виду, и мне не 
хочется все это еще раз пережевывать.

— Как вы думаете, между рассудком и душой есть связь? — неожиданно спрашивает 
Вернике.

— Этого я не знаю. Но разве вы считаете, что у этих низших животных, которые 
сидят у вас под замком и мараются под себя, все-таки есть душа?

Вернике берет свой стакан.

— Для меня это проще, — отвечает он. — Я человек науки и ничего не принимаю на 
веру. Я только наблюдаю. Бодендик же, напротив, верит априори. А вы неуверенно 
порхаете между мною и им. Видите этого жука?

Жук в пятый раз идет в атаку. И будет продолжать, пока не умрет. Вернике 
выключает лампочку.

Так мы его спасем.

В открытые окна входит высокая синяя ночь. Она дышит на нас запахом земли, 
цветов и мерцанием звезд. Все, что я говорил, кажется мне вдруг чудовищно 
глупым. Жук делает еще один жужжащий круг и решительно вылетает в окно.

— Хаос, — говорит Вернике. — Но действительно-ли это хаос, или он только 
кажется нам таким? Вы когда-нибудь думали о том, каким оказался бы мир, будь у 
нас одним органом чувств больше?

— Нет.

— А на один меньше?

Я размышляю.

— Мы были бы слепы, или глухи, или у нас отсутствовали бы ощущения вкуса. 
Конечно, была бы огромная разница.

— А если на один больше? Почему мы навсегда ограничили себя пятью чувствами? 
Почему мы не можем когда-нибудь развить шестое? Или восьмое? Или двенадцатое? 
Разве мир не стал бы тогда совсем иным? Допустим, что с развитием шестого 
чувства уже исчезло бы понятие времени. Или пространства. Или смерти. Или 
страдания. Или морали. И уж, наверное, изменились бы теперешние понятия о том, 
что такое жизнь. Мы проходим через наше бытие с довольно ограниченными органами 
восприятий. У собаки слух лучше, чем у любого человека. Летучая мышь вслепую 
находит дорогу, невзирая на все препятствия. У мотылька есть собственный 
радиоприемник, и он летит за многие километры прямо к своей самке. Перелетные 
птицы ориентируются куда лучше нас. Змеи слышат поверхностью кожи. 
Естествознанию известны сотни подобных примеров. Как можем мы при таких 
условиях знать что-нибудь наверняка? Достаточно расширить сферу восприятия 
одного из органов или развить новый — и мир изменится, изменится и понятие Бога.
 Ваше здоровье!

Я поднимаю свой стакан и пью. Мозельское — терпкое, земное вино.

— Значит, лучше ждать, пока у нас разовьется шестое чувство? Да? — отвечаю я.

— Не обязательно. Делайте как хотите. Но полезно помнить, что один лишний орган 
восприятия — и все наши выводы полетят к черту. Наша первобытная серьезность 
исчезает от этой мысли. Как винцо?

— Отличное. А что фрейлейн Терговен? Ей лучше?

— Хуже. Приезжала мать — дочь не узнала ее.

— Может быть, не захотела узнать.

— Это почти одно и то же; дочь ее не узнала, потребовала, чтобы мать ушла. 
Типичное явление.