— Стоп, — заявляю я и беру меню. — Если уж мы платим, то имеем право еще на 
десерт. Что ты хочешь, Герда, гурьевскую кашу или компот?

— А что вы порекомендуете, господин Кноблох? — спрашивает Герда, которая не 
подозревает, какая драма разыгрывается в душе Кноблоха.

Эдуард делает жест отчаяния и отходит.

— Так, значит, компот! — кричу я ему вслед.

Он слегка вздрагивает и идет дальше, словно ступая по яйцам. Каждую минуту он 
ждет, что вот-вот рявкнет командирский голос.

Я обдумываю, не рявкнуть ли, но отказываюсь от этой мысли, чтобы не 
злоупотреблять столь эффективной тактикой.

— Что здесь, собственно, произошло? — спрашивает Герда, которая ни о чем не 
подозревает.

— Ничего, — отвечаю я невинно и делю между нами куриный скелет. — Маленький 
пример, подтверждающий тезис великого стратега Клаузевица: «Нападай на 
противника в ту минуту, когда он считает, что уже победил, и в том месте, где 
он меньше всего ожидает нападения».

Герде все это непонятно, но она кивает и ест компот, который Фрейданк 
непочтительно прямо-таки швырнул на стол. Я задумчиво смотрю на нее, решаю 
отныне не приводить в «Валгаллу» и следовать железному правилу Георга:

«Никогда не показывай женщине новых мест, тогда ей туда и не захочется и она от 
тебя не убежит».




x x x


Ночь. Я сижу в своей комнате, опершись на подоконник. Светит луна, в саду 
цветет сирень, и оттуда тянет ее душным ароматом. Час назад я вернулся из 
«Альтштедтергофа». Влюбленная пара мелькнула на той стороне улицы, где лежит 
лунная тень, и исчезла в нашем саду. Но я им не препятствую: тот, кто сам не 
испытывает жажды, настроен миролюбиво, а ночи стоят такие, что им невозможно 
противиться. И все же из осторожности я полчаса назад повесил на обоих дорогих 
надгробных крестах объявление: «Внимание! Может опрокинуться! Берегите 
конечности!» Когда земля слишком сырая, влюбленные парочки почему-то 
предпочитают именно кресты, вероятно потому, что за них удобнее держаться, хотя,
 казалось бы, надгробные камни средней величины также годятся для этой цели. 
Сначала я намеревался повесить вторую бумажку с полезным советом, потом решил, 
что не стоит — фрау Кроль встает иногда очень рано и, невзирая на всю присущую 
ей терпимость, надает мне по щекам за легкомыслие раньше, чем я успею ей 
объяснить, что до войны я был в вопросах добродетели крайне щепетилен, но при 
защите нашего возлюбленного отечества эта черта мной совершенно утрачена.

Вдруг в лунном свете передо мною предстает черная квадратная фигура, тяжело 
топая, она приближается. Я цепенею. Это мясник Вацек. Он скрывается в дверях 
своей квартиры — на два часа раньше обычного. Может быть, не хватило лошадей: 
конина сейчас продукт весьма популярный. Я слежу за окнами. В них загорается 
свет, тень Вацека скользит как привидение. Я обдумываю, следует ли мне 
предупредить Георга Кроля; но мешать любящим — неблагодарное занятие, да и 
Вацек, возможно, просто завалится спать. Однако этого, кажется, не будет. 
Мясник распахивает окно на улицу, глядит в одну сторону, в другую. Я слышу, как 
он злобно пыхтит, закрывает ставни и через минуту снова выходит: он несет стул, 
за голенищем нож-рубак. Он садится на стул и, видимо, намерен дождаться Лизы. Я 
смотрю на часы: половина двенадцатого. Ночь тепла, и Вацек может с успехом 
проторчать здесь несколько часов. С другой стороны, Лиза находится у Георга 
довольно давно. Хрипловатый шепоток любви уже стих, и если она выйдет и угодит 
прямо в объятия мясника, то, конечно, придумает какое-нибудь правдоподобное 
объяснение, а он, вернее всего, попадется на эту удочку; но все же лучше, если 
этого не случится.

Я прокрадываюсь вниз и выстукиваю на двери Георга начало Гогенфридбергского 
марша. Георг высовывает лысую голову. Я сообщаю о создавшейся ситуации.

— Вот черт, — говорит он. — Постарайся его спровадить.

— В такое время?

— Попытайся! Пусти в ход все свое обаяние.