— Я предпочитаю ножку, — говорит Герда.

— Ножку и кусок грудки, — галантно заявляет Эдуард.

— Ну, хорошо, — отвечает Герда. — Вы настоящий кавалер, господин Кноблох! Я 
была в этом уверена.

Эдуард самодовольно усмехается. Я не могу понять, зачем он разыгрывает всю эту 
комедию. Не могу я поверить, будто Герда ему уж настолько нравится, что он 
способен приносить ей такие жертвы; вернее, он взбешен нашими фокусами с 
талонами и пытается таким способом отбить ее у меня. Значит, акт мести ради 
восстановления справедливости.

— Фрейданк, — говорю я. — Уберите этот скелет с моей тарелки. Я не ем костей. 
Дайте мне вместо этого вторую ножку. Или ваша курица — жертва войны и у нее 
одна нога ампутирована?

Фрейданк смотрит на своего хозяина, как послушная овчарка.

— Это же самый лакомый кусочек, — заявляет Эдуард. — Грудные косточки очень 
приятно погрызть.

— Я не грызун. Я едок.

Эдуард пожимает жирными плечами и неохотно дает мне вторую ножку.

— Может быть, ты предпочтешь салатик? — спрашивает он. — Спаржа весьма вредна 
для пьяниц.

— Нет, дай мне спаржи! Я человек современный, и меня тянет к саморазрушению.

Эдуард уплывает, словно резиновый носорог. Меня вдруг осеняет одна идея.

— Кноблох! — рявкаю я ему вслед, подражая генеральскому голосу Рене де ла Тур.

Он стремительно оборачивается, словно ему в спину вонзилось копье.

— Что это значит? — спрашивает он, взбешенный.

— Что именно?

— Да это рявканье?

— Рявканье? А кто тут рявкает, кроме тебя? Или ты возмущен, что мисс Шнейдер 
хотела бы съесть немного салату? Тогда не предлагай!

Глаза Эдуарда прямо вылезают из орбит. Видно, как в них появляется чудовищное 
подозрение и тут же становится уверенностью.

— Это вы… — обращается он к Герде, — вы меня позвали?

— Если салат у вас найдется, я охотно бы съела немного, — заявляет Герда, она 
не может понять, что тут происходит. Эдуард все еще стоит возле нашего стола. 
Теперь он твердо уверен, что Герда — сестра Рене де ла Тур. Я отчетливо вижу, 
как он раскаивается, что угощал нас паштетом из печенки, и курицей, и спаржей. 
У него возникает ощущение, что его самым жестоким образом надули.

— Это господин Бодмер, — сообщает Фрейданк, подкравшийся к нам. — Я видел.

Но слова Фрейданка не доходят до Эдуарда.

— Отвечайте, только когда вас спрашивают, кельнер, — небрежно бросаю я. — 
Этому-то вы уж должны были научиться у пруссаков! А теперь идите и продолжайте 
обманывать простодушных людей подливкой от гуляша. Ты же, Эдуард, объясни мне: 
ты просто угостил нас этим роскошным обедом, или мы можем расплатиться за него 
нашими талонами?

Эдуард так багровеет, что кажется, его сейчас хватит удар.

— Давай свои талоны, негодяй, — говорит он глухо.

Я отрываю талоны и кладу кусочки бумаги на стол.

— Кто тут негодяй, еще не известно, заметь себе это, отвергнутый Дон-Жуан, — 
отвечаю я.

Эдуард не прикасается к талонам.

— Фрейданк, — говорит он голосом, уже беззвучным от ярости, — выбросьте эти 
клочки бумаги в корзину.