— Эдуард толст, грязен и неисцелимо жаден, — решительно заявляю я. — В течение 
многих лет, что я его знаю, он не изменился.

Знаток женского пола Ризенфельд однажды сказал мне, что такая комбинация 
отпугнет любую женщину. Но Герда, видимо, не обыкновенная женщина. Она 
внимательно разглядывает большие люстры, свисающие с потолка, словно прозрачные 
сталактиты, и продолжает разговор на ту же тему:

— Наверно, ему нужен кто-нибудь, кто заботился бы о нем. Конечно, не наседка! 
Ему, видимо, нужен близкий человек, способный оценить его хорошие качества.

Я уже не в состоянии скрыть своей тревоги. Неужели мое мирное двухнедельное 
счастье пойдет прахом? И зачем только я притащил ее в это царство серебра и 
хрустальных побрякушек?

— У Эдуарда нет хороших качеств, — заявляю я.

Герда снова улыбается.

— Они есть у каждого. Нужно только уметь их показать ему.

К счастью, в эту минуту появляется кельнер Фрейданк, он торжественно подает нам 
паштет на серебряном подносе.

— Это что такое? — спрашиваю я.

— Паштет из печенки, — высокомерно поясняет Фрейданк.

— В меню же стоит картофельный суп?

— А это из меню, которое составили сами господин Кноблох, — говорит Фрейданк, 
бывший ефрейтор-каптенармус, и отрезает от паштета два ломтя — толстый для 
Герды и тонкий для меня.

— Или, может быть, вы предпочитаете запланированный картофельный суп? — 
гостеприимно осведомляется он. — Можно заменить.

Герда хохочет. Разъяренный пошлой попыткой Кноблоха купить ее жратвой, я 
собираюсь потребовать именно картофельный суп. Но Герда под столом толкает меня.
 А на столе грациозным движением переставляет тарелки и отдает мне ту, где 
большой ломоть.

— Вот как полагается, — говорит она Фрейданку. — Мужчине всегда нужно давать 
самый большой кусок. Разве нет?

— Это-то конечно, — бормочет сбитый с толку Фрейданк. — Дома — да… Но здесь…

Бывший ефрейтор не знает, как ему быть. Ведь Эдуард приказал ему отрезать Герде 
основательный кусок, мне тонюсенький, и он приказ выполнил. А теперь у него на 
глазах произошло обратное, и он изнемогает от сознания, что должен взять на 
себя ответственность за то, как он будет действовать в дальнейшем. 
Ответственности в нашем возлюбленном отечестве никто не любит. На приказы мы 
реагируем тут же — эта способность уже в течение веков засела в нашей гордой 
крови, — а вот решать самим — другое дело. И Фрейданк делает единственное, чему 
его научили: он озирается, ища помощи у своего хозяина и надеясь получить новый 
приказ.

Появляется Эдуард.

— Подавайте, Фрейданк, чего вы ждете?

Я беру вилку и выхватываю кусок из ломтя паштета, лежащего передо мной, в то 
мгновение, когда Фрейданк, выполняя первый приказ Эдуарда, снова собирается 
переставить наши тарелки.

Фрейданк цепенеет. Герда фыркает. Эдуард с несокрушимым самообладанием 
полководца учитывает ситуацию, отстраняет Фрейданка, отрезает еще один солидный 
ломоть от паштета, решительным жестом кладет его на тарелку Герды и 
кисло-сладким голосом осведомляется у меня:

— Вкусно?

— Ничего, — отвечаю я. — Жалко, что он не из гусиной печенки.

— Он из гусиной печенки.

— А вкус как у телячьей.

— Да ты хоть раз в жизни ел гусиную печенку?