Герда улыбается.

— Вы биллионер? Как интересно!

Эдуард вздыхает:

— Просто деловой человек со всеми заботами делового человека. Не верьте вы 
этому легкомысленному болтуну! Но вы? Прекрасное лучистое подобие божье, 
беззаботное, словно стрекоза, парящая над темными прудами меланхолии…

Я ушам своим не верю и смотрю на Эдуарда, вытаращив глаза, словно изо рта у 
него вылетели золотые монеты. Герда сегодня как будто обладает магической 
привлекательностью.

— Брось свои выкрутасы, — говорю я. — Эта дама сама артистка. И разве я темный 
пруд меланхолии? Лучше скажи, где же гуляш?

— Я нахожу, что господин Кноблох выражается очень поэтично! — Герда смотрит на 
Кноблоха с простодушным восхищением. — Как вы еще находите время для стихов? 
Ведь у вас такой большой ресторан и столько кельнеров! Вы, вероятно, очень 
счастливый человек! Такой богатый и к тому же талантливый!

— Да вот нахожу, нахожу… — Эдуард сияет. — Значит, вы тоже артистка? — Я вижу, 
что в нем вдруг просыпается недоверие. Без сомнения, В его памяти проходит тень 
Рене де ла Тур, как облако, закрывающее луну. — Я хочу сказать — серьезная 
артистка, — добавляет он.

— Серьезнее, чем ты, — отвечаю я. — Да фрейлейн Шнейдер и не певица, как ты 
вообразил. У нее львы прыгают через обруч, и она ездит верхом на тиграх. А 
теперь забудь о полицейском, который в тебе сидит, как во всяком истинном сыне 
нашего возлюбленного отечества, и дай нам поесть.

— Львы и тигры? — В глазах Эдуарда изумление. — Это правда? — обращается он к 
Герде. — Этот молодой человек так часто лжет.

Я под столом наступаю ей на ногу.

— Да, я выступала в цирке, — отвечает Герда, не понимая, что тут такого 
интересного. — И теперь опять возвращаюсь в цирк.

— Какое у тебя сегодня меню, Эдуард? — нетерпеливо осведомляюсь я. — Или нам 
нужно сначала представить всю свою автобиографию в четырех экземплярах?

— Я сейчас сам обо всем позабочусь, — галантно заявляет Эдуард, обращаясь к 
Герде. — Ради таких гостей! Волшебство манежа! Ах! Вы должны извинить господина 
Бодмера за его причуды. Он вырос в годы войны, среди торфяников и обязан своим 
образованием истеричному письмоносцу.

Переваливаясь, Эдуард уходит.

— Видный мужчина, — замечает Герда. — Женат?

— Был женат. Жена от него сбежала, он слишком скуп.

Герда ощупывает материал скатерти.

— Наверно, была дура, — говорит она мечтательно. — А мне нравятся бережливые 
люди. Они умеют сохранять свои деньги.

— При инфляции — это самое глупое, что может быть.

— Конечно, их нужно выгодно поместить… — Герда разглядывает массивные 
посеребренные ножи и вилки. — Мне кажется, твой друг это умеет, хоть он и поэт.

Я смотрю на нее, несколько удивленный.

— Возможно, — отвечаю я. — Но другим от этого нет никакой пользы. И меньше 
всего его жене. Ее он заставлял гнуть спину с утра до ночи, жена для Эдуарда — 
это бесплатная работница.

Герда улыбается загадочной улыбкой, как Мона Лиза.

— Каждый несгораемый шкаф можно открыть, если известен его номер, или ты этого 
еще не знаешь, малыш?

Я смотрю на нее, опешив. Что же тут происходит? — спрашиваю я себя. — Разве это 
та самая женщина, с которой мы только вчера в садовом ресторане «Чудный вид» за 
какие-нибудь скромные пять тысяч марок ели бутерброды и простоквашу и говорили 
о прелестях простой жизни?