— Глупости, вовсе я не импотент. Но если ты гробовщик, женщины ведут себя очень 
чудно. Жмутся. Боятся войти в мастерскую, когда там стоит гроб. Даже если 
угощаешь их портвейном и берлинскими оладьями.

— А на чем подаете-то? — спрашиваю я. — На недоделанном гробу? На 
отполированном — наверное, нет; ведь от портвейна остаются круги.

— На подоконнике. На гробу сидеть нельзя. И потом — это же еще совсем не гроб. 
Он становится гробом, когда в нем уже лежит покойник. А так — просто столярная 
поделка.

— Верно. Но трудно все время помнить об этой разнице.

— Смотря по тому, с кем имеешь дело. В Гамбурге я встретился с одной дамой, 
которой было совершенно наплевать. Ее это даже забавляло. Подавай ей гроб, и 
все. Я набил его до половины мягкими еловыми опилками, они так романтично 
пахнут лесом. И все шло отлично. Налюбились мы вволю, и она захотела вылезти. 
Но на дне гроба в одном месте еще не высох проклятый клей, планки разошлись, 
волосы дамы попали в клей и прилипли. Она подергала-подергала да как начнет 
кричать! Думала, мертвецы ее за волосы держат. Кричит и кричит; ну, тут 
собрались люди, пришел хозяин, ее вытащили, а меня с места погнали. А жаль, 
могла бы получиться интересная связь; да, жизнь — нелегкая штука для нашего 
брата.

Вильке бросает мне вызывающий взгляд, по лицу пробегает усмешка, и он с 
наслаждением начинает выскребать содержимое консервной банки, однако мне не 
предлагает.

— Я знаю два случая отравления шпротами, — говорю я. — Следует мучительная 
медленная смерть.

Вильке качает головой:

— Эти свежего копчения. И очень нежные. Прямо деликатес. Я поделюсь с вами моим 
запасом, если вы мне раздобудете миленькую девушку без предрассудков, ну вроде 
той, в свитере, которая теперь частенько заходит за вами.

Я изумленно смотрю на гробовщика. Он, без сомнения, имеет в виду Герду. Герду, 
которую я как раз поджидаю.

— Я не торгую девушками, — резко отвечаю я. — Но вам хочу дать совет: водите 
своих дам в какое-нибудь другое место, а не обязательно в мастерскую.

— А куда еще мне их водить? — Вильке выковыривает из зубов рыбьи хребтинки. — В 
том-то и загвоздка! Ну куда? В гостиницу? Слишком дорого. Да и может нагрянуть 
полиция. В городской парк? Опять же полиция. Или сюда, во двор? Все-таки уж 
лучше в мастерскую.

— Разве у вас нет жилья?

— В моей комнате небезопасно. Хозяйка у меня прямо дракон. Много лет назад 
между нами было кое-что. По случаю крайней необходимости, вы понимаете. И очень 
недолго. Но эта ведьма десять лет спустя все еще ревнует. Поэтому остается 
только мастерская. Ну так как же насчет дружеской услуги? Представьте меня даме 
в свитере!

Я молча указываю на опустошенную им консервную банку. Вильке зашвыривает ее в 
угол двора и идет к колонке, чтобы вымыть себе лапы.

— У меня наверху есть еще бутылка превосходного портвейна.

— Оставьте это пойло для вашей следующей баядерки.

— Да оно до тех пор превратится в чернила. Но ведь на свете есть еще банки со 
шпротами, не только эта.

Я показываю на свой лоб и ухожу в контору, чтобы взять блокнот и складной стул 
и набросать для фрау Нибур проект мавзолея. Усаживаюсь возле обелиска — отсюда 
мне слышны телефонные звонки и я вижу улицу и двор. Рисунок памятника я украшу 
надписью: «Здесь покоится после долгих мучительных страданий майор в отставке 
Волькенштейн, скончавшийся в мае 1923 года».

Появляется одна из дочек Кнопфа и с восхищением рассматривает мою работу. Это 
одна из двух близнецов, их с трудом отличишь друг от друга. Мать узнает их по 
запаху, Кнопфу все равно, а из всех нас ни один не уверен, что не ошибется. Я 
погружаюсь в размышление о том, как быть, если женишься на одной из таких вот 
двойняшек, а другая будет жить в том же доме.

Мои мысли прерывает Герда. Она стоит в подворотне и смеется. Я откладываю в 
сторону свой рисунок. Дочка Кнопфа исчезает. Вильке перестает умываться.