имеет никакого отношения к политике. А если вы решите написать на памятнике 
павшим воинам фамилию Бесте, мы тоже готовы сделать это бесплатно.

— Вероятно, не понадобится.

— Я так и думал.

Мы идем на вокзал.

— Значит, деньги уже были у этого негодяя, — замечаю я.

— Ну конечно. Я знал, что они у него. И притом уже два месяца, но он ими 
спекулировал и блестяще на них заработал. Хотел еще несколько сот тысяч 
заработать. Мы бы и на той неделе их не выжали.

На вокзале нас ждут Генрих Кроль и Курт Бах.

— Деньги получили? — спрашивает Генрих.

— Да.

— Я был уверен. Глубоко порядочные люди. Надежные.

— Надежные, что и говорить.

— Бал отменен, — возвещает Курт Бах, это дитя природы.

Генрих поправляет галстук.

— Столяр сам во всем виноват. Неслыханная дерзость.

— Дерзость? То, что он вывесил официальный государственный флаг?

— Это был вызов. Он же знает, как на это смотрят другие. Должен был предвидеть, 
что получится скандал. Вполне логично.

— Да, Генрих, логично, — говорит Георг. — Ну, а теперь, прошу тебя, заткни свою 
логичную глотку.

Генрих Кроль обижен. Он встает и хочет что-то сказать, но, видя лицо Георга, 
воздерживается и тщательно начинает стряхивать пыль со своего темно-серого 
пиджака.

Потом вдруг замечает Волькенштейна, который тоже ожидает поезда. Майор в 
отставке сидит на дальней скамье, и ему очень хочется поскорее очутиться в 
Верденбрюке. Он отнюдь не в восторге, когда к нему подходит Генрих. Но Генрих 
садится рядом с ним.

— Чем же вся эта история кончится? — спрашиваю я Георга.

— Да ничем. Ни одного виновника не нашли.

— А Волькенштейн?

— И ему ничего не будет. Только столяра наказали бы, останься он в живых. Но 
никого другого. Если политическое убийство совершается справа, это считается 
делом почетным и тогда принимают во внимание множество смягчающих обстоятельств.
 У нас республика, но судей, чиновников и офицеров мы в полной 
неприкосновенности получили от прежних времен. Чего же ждать от них?

Мы смотрим на вечернюю зарю. Пыхтя, подходит поезд и исчезает в черном дыму. 
Странно, думаю я, сколько убитых видели мы во время войны — всем известно, что 
два миллиона пали без смысла и пользы, — так почему же сейчас мы так 
взволнованы одной смертью, а о тех двух миллионах почти забыли? Но, видно, 
всегда так бывает: смерть одного человека — это смерть, а смерть двух миллионов 
— только статистика.




IX



— Мне нужен мавзолей! — заявляет фрау Нибур. — Только мавзолей, и ничего 
другого.

— Хорошо, — отвечаю я. — Будет мавзолей.

Эта запуганная женщина за то короткое время, с тех пор как Нибур умер, очень