уносят с собой любовную болтовню Эрны. Деньги, как всегда, победили, думаю я, 
хотя они ничего и не стоят. Я подхожу к другому окну, которое ведет в сад. 
Великое пиршество дождя там в полном разгаре, зеленая оргия оплодотворения, 
бесстыдная и целомудренная. При вспышках молнии я вижу могильную плиту, 
предназначенную самоубийце. Она отставлена к сторонке, надпись уже 
выгравирована и поблескивает золотом. Я закрываю окно и зажигаю свет. Внизу 
шепчутся Георг и Лиза. Моя комната вдруг кажется мне до ужаса пустой. Я снова 
распахиваю окно, вслушиваюсь в анонимное бушевание стихий и решаю потребовать 
от продавца Бауера в виде гонорара за последнюю неделю репетирования его сына 
книгу о йогах, самоотречении и самонаполнении. В ней рассказывается о том, что, 
делая упражнения с дыханием, можно добиться необыкновенных результатов.

Ложась спать, я прохожу мимо своего зеркала. Останавливаюсь и смотрю в него. 
Что в нем реально? Откуда берется эта перспектива, которой там нет, глубина, 
которая обманывает, пространство, которое есть плоскость? И кто это смотрит 
оттуда, хотя его там нет?

Я вижу свои губы, припухшие и запекшиеся, я трогаю их, и кто-то там, напротив, 
касается призрачных губ, которых нет. Я усмехаюсь, и несуществующий некто 
усмехается мне в ответ. Я качаю головой, и несуществующий некто тоже качает 
головой. Кто же, из нас подлинный? И где истинный я? Тот, в зеркале, или 
облеченный в плоть и стоящий перед зеркалом? А может быть, еще что-то, стоящее 
за обоими? По телу пробегает невольная дрожь, и я гашу свет.




VII



Ризенфельд сдержал слово. Двор весь заставлен надгробиями и постаментами. Те, 
что отполированы со всех сторон, забиты планками и укрыты холщовыми чехлами. 
Среди могильных памятников — это примадонны, и с ними нужно обращаться крайне 
осторожно, чтобы не повредить граней.

Весь персонал конторы собрался во дворе, чтобы помочь и поглазеть. Даже старая 
фрау Кроль ходит между памятниками, проверяет, достаточно ли черен и тщательно 
ли обработан гранит, и время от времени с мечтательной грустью поглядывает на 
стоящий возле двери черный обелиск — единственное приобретение ее мужа, которое 
еще уцелело после его смерти.

Курт Бах дирижирует переноской громадной глыбы песчаника в его мастерскую. Из 
нее родится на свет еще один скорбящий лев, но на этот раз не скрючившийся, 
словно от зубной боли, а просто ревущий из последних сил, ибо в боку у него 
будет торчать обломок копья. Лев предназначен для памятника погибшим воинам 
деревни Вюстринген, в которой существует особенно воинственный союз ветеранов 
под началом майора в отставке Волькенштейна. Имевшийся у нас скорбящий лев 
показался Волькенштейну слишком дряблым. Охотнее всего он получил бы льва с 
четырьмя головами, изрыгающими огонь.

Одновременно мы распаковываем и посылку Вюртембергской фабрики металлических 
изделий. На землю ставятся в ряд четыре взлетающих орла: два бронзовых и два 
чугунных. Ими будут увенчивать другие памятники павшим воинам, чтобы 
воодушевлять молодежь нашей страны на новую войну, ибо, как весьма убедительно 
поясняет майор в отставке Волькенштейн, когда-нибудь должны же мы все-таки 
победить, а тогда — горе врагу! Однако орлы скорее похожи на гигантских кур, 
которые намерены нестись. Но все это, конечно, будет выглядеть иначе, когда они 
будут восседать на верхушке памятников. Ведь и генералы, если они не в мундирах,
 напоминают укротителей сельдей, и даже Волькенштейн в штатском платье выглядит 
как разжиревший инструктор спорта. В нашем возлюбленном отечестве внешний вид и 
дистанция играют решающую роль.

В качестве заведующего рекламой я наблюдаю за расстановкой памятников. Их 
нельзя выстраивать равнодушной шеренгой, они должны образовать приветливые 
группы и художественно распределиться по всему саду. Генрих Кроль против: ему 
больше нравится, когда надгробия вытянуты в ряд, как солдаты; все другое 
кажется ему сентиментальной расслабленностью. К счастью, наше мнение 
перевешивает. Даже его мать против него. В сущности, она всегда против него. 
Она до сих пор не может понять, каким образом Генрих оказался ее сыном, а не 
сыном майорши Волькенштейн.

День стоит голубой и чудесный. Небо вздымается над городом, как гигантский 
шелковый шатер. Влажная утренняя свежесть еще держится в кронах деревьев. Птицы 
щебечут, точно на свете существует только начало лета, их гнезда и юная жизнь, 
начавшаяся в них. Птицам дела нет до того, что доллар, как безобразный губчатый 
гриб, уже распух до пятидесяти тысяч марок. А также до того, что в утренней 
газете помещено сообщение о трех самоубийствах — все покончившие с собой бывшие 
мелкие рантье, и все выбрали излюбленный способ бедняков: газ. Фрау Кубальке 
засунула голову в духовку газовой плиты — так ее и нашли. Советник финансового