Бодендик с кисло-сладкой улыбкой снова вынимает бутылку из ведерка со льдом. 
Изучает этикетку перед тем, как налить мне всего четверть стакана. Себе он 
наливает почти до краев. Я спокойно беру у него из рук бутылку и тоже доливаю 
свой стакан.

— Господин викарий, — замечаю я, — различия между нами не так уж велики.

Вдруг Бодендик начинает хохотать. Лицо его расцветает, словно роза в Троицын 
день.

— Будем здоровы, — говорит он елейным тоном.




x x x


Гроза ворчит и переходит с места на место. Словно беззвучные удары сабель, 
падают молнии. Я сижу у окна своей комнаты, передо мной порванные в клочья 
письма Эрны, они лежат в пустой слоновьей ноге, которую в качестве корзины для 
бумаг мне подарил великий путешественник Ганс Ледерман, сын портного Ледермана.

С Эрной все кончено. Для большей убедительности я перечислил все ее неприятные 
черты; и эмоционально, и по-человечески я вытравил ее из себя, а в виде десерта 
прочел несколько глав из Шопенгауэра и Ницше. Все же я предпочел бы иметь 
смокинг, машину и шофера и с двумя-тремя знаменитыми актрисами и несколькими 
сотнями миллионов в кармане заявиться в «Красную мельницу», чтобы нанести этой 
змее смертельный удар. Я мечтаю некоторое время о том, как здорово было бы, 
если бы она прочла в утренней газете сообщение, что я выиграл главный приз или 
был тяжело ранен, спасая детей из пылающего дома. Потом я замечаю свет в 
Лизиной комнате.

Она открывает окно и делает кому-то знаки. В моей комнате темно, и ей меня не 
видно.

Значит, она имеет в виду не меня. Лиза что-то беззвучно говорит, указывает на 
свою грудь, затем на наш дом и кивает. Свет в ее комнате гаснет.

Я осторожно высовываюсь из окна. Уже полночь, и соседние дома темны. Открыто 
только окно Георга Кроля.

Я жду и вижу, как Лизина выходная дверь открывается. Лиза выходит, торопливо 
озирается и перебегает улицу. На ней легкое цветастое платье, туфли она держит 
в руке, чтобы не топать. В ту же минуту я слышу, как нашу парадную дверь кто-то 
осторожно открывает. Должно быть, Георг. Над дверью у нас звонок, поэтому, 
чтобы бесшумно открыть ее, нужно встать на стул и придержать звонок, а ногой 
нажать на ручку и отпустить — целый акробатический фокус, выполнить который 
можно, лишь будучи вполне трезвым. Но я знаю, что сегодня вечером Георг вполне 
трезв.

До меня доносится шепот, постукивание высоких каблуков. Значит, Лиза, эта 
тщеславная бестия, опять надела туфли, чтобы иметь более соблазнительный вид. 
Дверь в комнату Георга словно испускает вздох.

Значит, все-таки он! Кто бы подумал! Георг, такой тихоня! Интересно, когда он 
успел?




x x x


Гроза снова возвращается. Гром усиливается; вдруг, точно поток серебряных монет,
 дождь низвергается на мостовую. Он отскакивает от нее фонтанчиками водяной 
пыли, и в лицо веет свежестью. Я высовываюсь из окна и вглядываюсь в эту мокрую 
сумятицу капель. Водосточные трубы уже стреляют водой, непрерывно вспыхивают 
молнии, и при их трепетном, мгновенном свете я вижу в комнате Георга обнаженные 
плечи Лизы и ее руки, которые она подставляет дождю, затем вижу ее голову и 
слышу хриплый голос. Лысой головы Георга я не вижу.

Ворота распахиваются от удара кулаком. Насквозь мокрый, входит, пошатываясь, 
фельдфебель Кнопф. С его фуражки капает. Слава Богу, думаю я, при такой погоде 
мне не нужно ходить за ним с ведром воды и смывать его свинство! Но мои надежды,
 увы, не оправдываются. Он даже не смотрит на свою жертву, на черный обелиск. 
Чертыхаясь и отмахиваясь от дождевых капель, словно от комаров, он спешит 
укрыться в доме. Вода — его извечный враг.

Я беру слоновью ногу и высыпаю ее содержимое на улицу. Потоки воды быстро