— Другие люди тоже видят, что моего изображения там уже нет. Они видят только 
свое собственное, когда стоят перед зеркалом. И ничего другого.

— Они заслоняют его. Иначе где же остается мое? Оно должно быть там!

— Оно там и есть, — отвечаю я, жалея, что затеял весь этот разговор. — Когда ты 
подходишь к зеркалу, оно опять появляется.

Изабелла чем-то вдруг взволнована. Она становится коленями на скамью. Ее черный 
узкий силуэт выделяется на фоне желтых нарциссов; в сумраке душного вечера 
кажется, что они из серы.

— Значит, оно у них внутри, а перед тем ты говорил, что его там нет!

Она сжимает мне руку, все ее тело дрожит. Я не знаю, что мне сказать, чтобы 
успокоить ее. Ссылкой на физические законы ее не убедишь — она презрительно 
отклонила бы такие доводы. Да в эту минуту я и сам не так уж уверен в их 
незыблемости. Мне вдруг кажется, что в зеркалах есть действительно какая-то 
тайна.

— Где оно, Рудольф? — шепчет она и жмется ко мне. — Скажи мне, где оно? Неужели 
везде осталась какая-то часть меня? Во всех зеркалах, в которые я смотрюсь? А 
сколько я видела их! Не сосчитать! И неужели я в них во всех разбросана? И 
каждое что-то у меня отняло? Тонкий отпечаток? Тоненький ломтик меня? Неужели 
зеркала распилили меня, словно кусок дерева? Что же от меня тогда осталось?

Я крепко держу ее за плечи.

— Все в тебе осталось, — отвечаю я. — Наоборот, зеркала еще что-то прибавляют к 
человеку. Они делают этот добавок зримым и отражают кусок пространства, а в нем 
— озаренный кусок тебя самой.

— Меня самой? — Она все еще не выпускает моей руки. — А если все не так? Если 
все эти куски лежат погребенными в тысячах и тысячах зеркал? Как их вернуть? Ах,
 никогда их не вернешь! Они пропали, пропали навсегда! Мы стерты, мы как статуи,
 у которых соструганы лица. Где мое лицо? Мое первоначальное лицо? То, которое 
было у меня до всяких зеркал? До того, как они начали обкрадывать меня?

— Никто тебя не обкрадывал, — растерянно отвечаю я. — Зеркала ничего не крадут, 
они только отражают.

Грудь Изабеллы бурно вздымается. Лицо ее бледно. В прозрачных глазах 
поблескивает багровый отблеск луны.

— Где оно? — шепчет она. — Где всё? Где мы вообще, Рудольф? Все бежит и 
проносится, как ветер, и тонет, тонет! Держи меня крепче! Не отпускай меня! 
Разве ты их не видишь? — Она пристально смотрит на мглистый горизонт. — Вон они 
летят! Все эти мертвые отражения! Они приближаются и жаждут крови! Ты не 
слышишь шелеста их серых крыльев? Они мечутся, как летучие мыши! Не подпускай 
их!

Она прижалась головой к моему плечу и трепещущим телом к моему телу. Я крепко 
держу ее и смотрю в вечерний сумрак, который становится все глубже, глубже. 
Воздух тих, но из деревьев, растущих вдоль аллеи, теперь медленно выступает 
темнота, точно беззвучный отряд теней. Он словно хочет окружить нас и выходит 
из засады, чтобы отрезать нам путь.

— Пойдем, — говорю я, — нам пора! За деревьями будет светлее. Гораздо светлее.

Но она противится и качает головой. Ее волосы касаются моего лица, они мягкие и 
пахнут сеном, и лицо у нее мягкое, я ощущаю тонкие косточки, подбородок и 
надбровные дуги и вдруг снова испытываю глубокое изумление от того, что за 
границами этого тесного мирка существует огромная действительность, живущая по 
совсем иным законам, и что эта головка, которую я без труда могу обхватить 
руками, видит все по-иному, чем я, — каждое дерево, каждую звезду, любые 
отношения между людьми и даже самое себя. В ней заключена другая вселенная. И 
на миг все перемешивается в моем мозгу, и я уже не знаю, что такое подлинная 
действительность — то, что я вижу, или то, что видит она, или то, что бывает 
без нас и чего мы никогда не познаем, ибо в данном случае происходит то же 
самое, что с зеркалами, они тут, когда мы тут, но отражают всегда только наш 
собственный облик. Ни за что, ни за что не узнаем мы, каковы они, когда 
остаются одни, и что кроется за ними; ведь они — ничто, и вместе с тем они же 
способны отражать, поэтому должны быть чем-то; но никогда не выдадут они своей 
тайны.

— Пойдем, — говорю я. — Пойдем, Изабелла. Ни один человек не знает, кто он, 
откуда и куда идет, но мы вместе, и это одно, что нам дано познать.

Я увлекаю ее за собой. А если все разрушится, думаю я, может быть, 
действительно не останется ничего, кроме этого маленького «вместе», которое