— Ты стоишь перед зеркалом. Иначе оно не могло бы тебя отразить.

Изабелла снова надевает туфлю и смотрит на меня.

— Ты уверен, Рудольф?

— Совершенно уверен.

— Я — нет. А что делают зеркала, когда они одни?

— Отражают то, что есть.

— А если ничего нет?

— Так не бывает. Всегда что-нибудь да есть.

— А ночью? Во время новолуния, когда совсем темно, что же тогда они отражают?

— Темноту, — отвечаю я не очень уверенно, ибо как может отражаться глубочайший 
мрак? Для отражения всегда нужно хоть немного света.

— Значит, зеркала мертвы, когда совершенно темно?

— Может быть, они спят, а когда возвращается свет — просыпаются.

Изабелла задумчиво кивает и туго натягивает платье на коленях.

— А они видят сны? — вдруг спрашивает она.

— Кто видит сны?

— Да зеркала!

— Мне кажется, они всегда видят сны, — отвечаю я. — Они весь день только это и 
делают. Им снимся мы. И снимся наоборот. То, что у нас бывает справа, в них 
слева, а то, что слева, — справа.

Изабелла повертывается ко мне.

— Значит, они — наша оборотная сторона?

Я соображаю. Кто знает, что такое на самом деле зеркало?

— Вот видишь, — говорит она. — Перед тем ты уверял, будто ничего там нет. А 
выходит, что в них наша оборотная сторона.

— Только пока мы перед ними. А когда уходим, ее уже там нет.

— Откуда ты знаешь?

— Это же видно. Когда уходишь от них и оглядываешься, нас уже там нет.

— А если они нас только прячут?

— Как они могут прятать? Они же все отражают! На то они и зеркала! Зеркало 
ничего не может скрыть.

Между бровей у Изабеллы появляется морщинка.

— А куда же оно тогда девается?

— Что именно?

— Да изображение! Другая сторона. Что же, оно прыгает обратно в нас?

— Этого я не знаю.

— Оно ведь не может потеряться?

— Оно и не теряется.

— Так где же оно? — настаивает Изабелла. — В зеркале?

— Нет. В зеркале его уже нет.

— Оно должно быть там.

— Откуда ты знаешь, что нет? Ты его не видишь.