Близится вечер. Я читаю новости о семейных событиях и вырезаю извещения о 
смерти. Это всегда возвращает мне веру в человечество, особенно после тех 
вечеров, когда нам приходится угощать наших поставщиков и агентов. Если судить 
по извещениям о смерти и некрологам, то можно вообразить, что человек — 
абсолютное совершенство, что на свете существуют только благороднейшие отцы, 
безупречные мужья, примерные дети, бескорыстные, приносящие себя в жертву 
матери, всеми оплакиваемые дедушки и бабушки, дельцы, в сравнении с которыми 
даже Франциск Ассизский покажется беспредельным эгоистом, любвеобильнейшие 
генералы, человечнейшие адвокаты, почти святые фабриканты оружия — словом, если 
верить некрологам, оказывается, на земле живут целые стаи ангелов без крыльев, 
а мы этого и не подозревали. Любовь, которая на самом деле встречается в жизни 
очень редко, после чьей-нибудь смерти начинает сиять со всех сторон и 
попадается на каждом шагу. Только и слышишь о первоклассных добродетелях, 
заботливой верности, глубокой религиозности, высокой жертвенности; знают и 
оставшиеся, что им надлежит испытывать: горе сокрушило их, утрата невозместима, 
они никогда не забудут умершего! Просто воодушевляешься, читая такие слова, и 
следовало бы гордиться, что принадлежишь к породе существ, способных на столь 
благородные чувства.

Я вырезаю извещение о смерти булочника Нибура. Он изображается в нем кротким, 
заботливым, любящим супругом и отцом. А я сам видел, как фрау Нибур с 
распущенными косами мчалась прочь из дому, когда кротчайший господин Нибур 
гнался за ней и лупил ее ремнем от брюк; и видел руку его сына Роланда, которую 
заботливый папаша сломал, вышвырнув его в приступе бешенства из окна второго 
этажа. И когда этого изверга наконец хватил удар и он во время выпечки утренних 
булочек и пирожков на дрожжах наконец упал, его смерть должна бы показаться 
великим благодеянием для согбенной горем вдовы; но она вдруг перестает в это 
верить. Все содеянное Нибуром сгладила смерть. Покойный мгновенно превращается 
в идеал отца и мужа. Люди и без того наделены удивительным даром лгать и 
обманывать себя, но этот дар особенно блистает в случаях смерти, и человек 
называет его пиететом. Самое удивительное, что он очень скоро сам проникается 
верой в свои утверждения, как будто сунул в шляпу крысу, а потом сразу вытащил 
оттуда белоснежного кролика.

Испытала это магическое превращение и фрау Нибур, когда негодяя пекаря, 
ежедневно избивавшего ее, втащили по лестнице в квартиру. Но вместо того, чтобы 
на коленях благодарить Господа Бога за то, что она наконец избавилась от 
мучителя, в ней после его смерти немедленно началось просветление его образа. 
Рыдая, бросилась она на труп супруга, и с того дня на глазах ее не просыхают 
слезы. Сестре же, которая осмелилась ей напомнить и постоянные побои, и 
неправильно сросшуюся руку Роланда, она с возмущением заявила, что все это 
мелочи и всему виною жара от подовой печи: Нибур-де, неустанно заботясь о 
благополучии семьи, работал не покладая рук, и печь действовала на него время 
от времени, как солнечный удар. Вдова выставила сестру и продолжала скорбеть. В 
обычной жизни это честная, работящая женщина, которая отлично понимает, что к 
чему; но сейчас Нибур ей вдруг представился таким, каким никогда не был, и она 
твердо уверовала, что это правда, — вот самое удивительное! Дело в том, что 
человек не только извечно лжет, он также извечно верит в добро, красоту и 
совершенство и видит их даже там, где их вовсе нет или они существуют лишь в 
зачатке; это вторая причина, почему извещения о смерти придают мне бодрость и 
делают меня оптимистом.




x x x


Я откладываю объявления о смерти Нибура к остальным семи, вырезанным мной. По 
понедельникам и вторникам их всегда несколько больше, чем в остальные дни. Это 
результат конца недели: люди празднуют, едят, пьют, ссорятся, волнуются — и 
сердце, артерии, мозг уже не выдерживают. Извещение фрау Нибур я кладу в ящик 
Генриха Кроля. Вот случай, созданный для него. Это человек прямолинейный, без 
всякого чувства юмора и верит, так же как и она, что смерть просветляет, — во 
всяком случае, верит до тех пор, пока фрау Нибур остается его клиенткой. И ему 
будет нетрудно разглагольствовать по адресу дорогого, незабвенного усопшего, 
тем более что Нибур был так же как и Генрих, коренным завсегдатаем пивной Блюме.


На сегодня моя работа окончена. Забрав очередные номера «Берлинер тагеблат» и 
«Тетлер», Георг Кроль удалился в свою каморку рядом с конторой. Я мог бы, 
конечно, еще доделать рисунок памятника павшим воинам, расписав его цветными 
мелками, но это успеется и завтра. Я надеваю футляр на машинку и распахиваю 
окно. Из Лизиной квартиры доносятся звуки патефона. Она появляется в окне, на 
этот раз совершенно одетая, и приветственно помахивает огромным букетом красных 
роз. Затем посылает мне воздушный поцелуй. Это Георг! — думаю я. — Значит, 
все-таки! Вот проныра! Я указываю на его комнату. Лиза высовывается из окна и 
каркает своим сиплым голосом через улицу:

— Сердечное спасибо за цветы! Хоть вы и траурные филины, а все же настоящие