— Оттого что я сентиментальный философ и сохраняю верность надгробиям. Ну так 
как насчет повышения жалованья? Ведь и философам все же приходится одеваться.

— Неужели ты не можешь купить галстук завтра?

— Завтра воскресенье. И он мне нужен именно завтра.

Георг приносит из прихожей свой чемодан. Открыв его, бросает мне две пачки 
денег.

— Хватит?

Я вижу, что в них главным образом сотни.

— Добавь еще полкило этих обоев, — говорю я. — Здесь самое большее пять тысяч. 
Спекулянты-католики по воскресеньям, во время обедни, кладут столько на 
тарелочку да еще стыдятся своей скупости.

Георг скребет себе голый затылок — атавистический жест, утративший в данном 
случае всякий смысл. Затем дает мне третью пачку.

— Слава Богу, что завтра воскресенье, — говорит он. — Никакого нового курса на 
доллар не будет. Единственный день недели, когда инфляция приостанавливается. 
Конечно, Господь Бог не это имел в виду, создавая воскресенье.

— А как мы? — осведомился я. — Уже банкроты или наши дела идут блестяще?

Георг делает длинную затяжку из своего мундштука:

— Мне кажется, никто сейчас в Германии ничего на этот счет о себе уже сказать 
не может. Даже божественный Стиннес. Скопидомы разорены. Рабочие и люди, 
живущие на жалованье, — тоже. Большинство мелких коммерсантов — тоже, хотя они 
об этом еще не догадываются. Блестяще наживаются только те, у кого есть векселя,
 акции или крупные реальные ценности. Следовательно, не мы. Ну как? Уразумел?

— Реальные ценности! — Я смотрю в сад, где стоит наша продукция. — У нас в 
самом деле не бог весть что осталось. Главным образом надгробия из песчаника и 
чугуна. Но мрамора и гранита маловато. А то немногое, что есть, твой брат 
распродаст с убытком. Может быть, самое лучшее совсем ничего не продавать, а?

Георгу незачем отвечать. На улице звенит велосипедный звонок. Слышны шаги, 
кто-то поднимается по дряхлым ступенькам. По-хозяйски откашливается. Это Генрих 
Кроль-младший, совладелец фирмы — виновник наших постоянных забот и треволнений.





x x x


Генрих — невысокий, плотный мужчина с соломенного цвета усами; на нем полосатые 
пропыленные брюки, стянутые у щиколотки велосипедными зажимами. Он окидывает 
меня и Георга быстрым неодобрительным взглядом. В его представлении мы — 
ленивые жеребцы, весь день лодырничаем, а вот он — человек дела, поддерживающий 
внешние связи фирмы, к тому же несокрушимого здоровья. Ежедневно, едва 
рассветет, Кроль-младший отправляется на вокзал и потом мчится на велосипеде в 
самые отдаленные деревни, если наши агенты — могильщики или учителя сельских 
школ — заявят о чьей-либо смерти. Он довольно обходителен, а его дородность 
вызывает к нему доверие; поэтому он с помощью двух кружек пива, неизменно 
вкушаемых утром и под вечер, поддерживает себя на должном уровне. Крестьяне 
предпочитают низеньких толстяков изголодавшимся верзилам. И костюм у него 
соответствующий. Он не носит ни черного сюртука, как его конкурент — агент 
Штейнмейера, ни синего костюма, как разъездные агенты фирмы «Хольман и Клотц»,
 — сюртук слишком напоминает о трауре, синюю пару все носят. Генрих Кроль 
обычно появляется в выходном костюме — полосатые брюки, черно-серый пиджак, 
старомодный стоячий воротничок с уголками и галстук матовых колеров, с 
преобладанием черного. Два года назад, именно когда он заказывал этот костюм, у 
него возникло минутное колебание и он задал себе вопрос — не уместнее ли будет 
визитка, но тут же отверг эту мысль, ибо был слишком мал ростом. Такой отказ он 
считал для себя даже лестным; ведь и Наполеон был бы смешон, надень он фрак. А 
в этой одежде Генрих Кроль поистине выглядит скромным уполномоченным Господа 
Бога — как оно и должно быть. Велосипедные зажимы придают его облику что-то 
домашнее и вместе с тем спортивное: в наш век автомобилей кажется, что у таких 
людей можно купить дешевле.

Генрих снимает шляпу и вытирает лоб платком. На улице довольно прохладно, и он 
отнюдь не вспотел: он делает это, только желая подчеркнуть, что вот он — 
чернорабочий, обремененный тяжелым трудом, мы же — канцелярские крысы.