— Ничего не имею против конфискации сигары, — заявляю я. — Хотя это грубое 
насилие, но ты, как бывший унтер-офицер, ничего другого в жизни не знаешь. Все 
же зачем тебе мундштук? Я не сифилитик.

— А я не гомосексуалист.

— Георг, — продолжаю я, — на войне ты моей ложкой бобовый суп хлебал, когда мне 
удавалось выкрасть его из кухни. А ложку я прятал за голенище грязного сапога и 
никогда не мыл.

Георг смотрит на пепел сигары. Пепел бел как снег.

— После войны прошло четыре с половиной года, — наставительно отвечает он. — 
Тогда безмерное несчастье сделало нас людьми. А теперь бесстыдная погоня за 
собственностью снова превратила в разбойников. Чтобы это замаскировать, нам 
опять нужен лак хороших манер. Ergo![1 - Следовательно (лат.)] Нет ли у тебя 
еще одной сигары? Эта фабрика никогда не позволит себе подкупать служащих одной 
сигарой.

Я вынимаю из ящика стола вторую сигару и отдаю ему.

— Ум, опытность и старость все же иногда идут на пользу, — замечаю я.

Он усмехается и вручает мне взамен сигар пачку сигарет, в которой недостает 
шести штук.

— А что произошло еще? — осведомляется он.

— Ничего. Клиентов не было. Но я вынужден настоятельно просить о повышении 
моего оклада.

— Опять? Ведь тебе только вчера повысили!

— Не вчера. Сегодня утром в девять часов. Какие-то несчастные восемь тысяч 
марок! И все-таки в девять утра это было еще кое-что. А потом объявили новый 
курс доллара, и я теперь уже не могу на них купить даже галстук, только бутылку 
дешевого вина. А мне необходим именно галстук.

— Сколько же стоит доллар сейчас?

— Сегодня в полдень он стоил тридцать шесть тысяч марок! А утром всего тридцать 
тысяч!

Георг Кроль рассматривает свою сигару.

— Уже тридцать шесть тысяч! Дело идет быстрее кошачьего романа! Чем все это 
кончится?

— Всеобщим банкротством, господин фельдмаршал, — отвечаю я. — А пока надо жить. 
Ты денег принес?

— Только маленький чемоданчик с запасом на сегодня и завтра. Тысячные и 
стотысячные билеты и даже несколько пачек с милыми старыми сотенными. Около 
двух с половиной кило бумажных денег. Инфляция растет такими темпами, что 
государственный банк не успевает печатать денежные знаки. Новые банкноты в сто 
тысяч выпущены всего две недели назад, а теперь скоро выпустят бумажки в 
миллион. Когда мы будем считать на миллиарды?

— Если так пойдет дальше, то всего через несколько месяцев.

— Боже мой! — вздыхает Георг. — Где прекрасные спокойные дни 1922 года? Доллар 
поднялся в тот год с двухсот пятидесяти марок всего до десяти тысяч. Уже не 
говоря о 1921-м — тогда это были какие-то несчастные триста процентов.

Я выглядываю на улицу. Лиза стоит у окна, теперь она в шелковом халате, на 
котором изображены попугаи. Зеркало она повесила на шпингалет и приглаживает 
щеткой свою гриву.

— Взгляни на это создание, — с горечью восклицаю я. — Оно не сеет, не жнет, но 
Отец Небесный все же питает его. Вчера у нее этого халата еще не было. Шелк! 
Несколько метров! А я не могу наскрести какие-то жалкие гроши на один 
несчастный галстук.

Георг улыбается.

— Что ж, ты скромная жертва эпохи. А Лиза на всех парусах плывет по волнам 
немецкой инфляции. Она — прекрасная Елена спекулянтов. На продаже могильных 
камней не разживешься, сын мой. Почему ты не перейдешь на сельди или на 
торговлю акциями, как твой дружок Вилли?