Мы не отвечаем; свой козырь мы пока держим в резерве. За себя и за Герду мы 
заплатим теми же неистощимыми талонами.

Эдуард разливает вино по бокалам.

— Вы что же не предложите и мне стаканчик? — нагло спрашивает он.

— Позднее, — отвечаю я. — Мы выпьем не только одну бутылку. А за обедом ты 
мешаешь, оттого что каждому в рот смотришь, как пес.

— Только когда вы, как паразиты, орудовали вашими талонами. — Эдуард, 
приплясывая, вертится вокруг Герды, словно учитель средней школы, который 
учится танцевать вальс.

Герда едва сдерживает приступ смеха. Я толкнул ее под столом, и она сразу 
поняла, что мы для Эдуарда держим в резерве.

— Кноблох! — вдруг рявкает сочный командирский бас. Эдуард вздрагивает, словно 
ему неожиданно дали пинка в зад. За его спиной, непринужденно улыбаясь, стоит 
на этот раз сама Рене де ла Тур. Он сдерживает готовое вырваться ругательство.

— И почему я каждый раз попадаюсь!

— Не сердись, — говорю я. — Это в тебе отзывается твоя верная немецкая кровь. 
Самое благородное наследие твоих послушных предков.

Дамы приветствуют друг друга с понимающей улыбкой опытных уголовных сыщиков.

— На тебе прехорошенькое платье, Герда, — воркует Рене. — Жаль, что я не могу 
носить такие фасоны. Я слишком для них худа.

— Пустяки, — отвечает Герда, — я считаю, что прошлогодняя мода была элегантнее. 
Особенно эти восхитительные туфли из кожи ящерицы, в которых ты сейчас. Они с 
каждым годом нравятся мне все больше.

Я заглядываю под скатерть. На Рене действительно туфли из кожи ящерицы. Как 
Герда их разглядела, сидя за столом, — одна из вечных загадок женской природы. 
Просто непостижимо, почему эти особые таланты слабой половины человечества не 
используются более практичным образом — например, в артиллерии для наблюдений 
за противником из корзины привязанного воздушного шара или для других столь же 
культурных целей.

Болтовню прерывает Вилли. Он — прекрасное видение в светло-сером: костюм, 
рубашка, галстук, носки, замшевые перчатки, и над ними, словно извержение 
Везувия — копна огненно-рыжих волос.

— Вина! — бросает он. — Что это, могильщики кутят? Они пропивают горе чьей-то 
семьи! Приглашаете?

— Мы свое вино заработали не на бирже, как ты, паразит, спекулирующий на 
достоянии народа, — отвечаю я. — Однако мы охотно разделим наше вино с 
мадемуазель де ла Тур. Каждого, кто способен напугать Эдуарда, мы примем так же 
охотно.

Эти слова вызывают у Герды взрыв веселости. Она снова толкает меня под столом. 
Я чувствую, что ее колено прижимается к моему колену. Волна крови приливает к 
моему затылку. Мы вдруг превратились в двух заговорщиков.

— Вы наверняка сегодня еще напугаете Эдуарда, — говорит Герда. — Когда он 
явится со счетом. Я чую. У меня дар ясновидения.

Все, что она говорит, словно по мановению волшебной палочки, приобретает другой 
смысл. Что же случилось? — спрашиваю я себя. Или это трепетная любовь влияет на 
мою щитовидную железу? Или извечная радость, когда удается отбить что-нибудь у 
другого? Зал ресторана вдруг перестает быть сараем с тяжелым запахом кухни, — 
он становится качелями, которые с чудовищной быстротой проносятся через 
вселенную. Я смотрю в окно и удивляюсь, что городская сберкасса все еще 
находится на том же месте. А должна была бы, и без колена Герды, давно уже 
исчезнуть, снесенная волнами инфляции. Однако камни и бетон, как видно, 
долговечнее, чем люди и множество их деяний.

— Замечательное вино, — говорю я. — А каким оно станет через пять лет!

— Старым, — заявляет Вилли, который в винах ничего не смыслит. — Еще две 
бутылочки, Эдуард!

— Почему две? Выпьем сначала одну, потом другую.

— Хорошо! Пейте свою! А мне, Эдуард, прошу дать как можно скорее бутылку