Мы находим Бамбуса на мостике через ручей, он держится за перила и проповедует 
рыбам.

— Тебе нехорошо, Франциск? — спрашивает Хунгерман.

— Ну да, — отвечает Бамбус и хихикает, как будто все это безумно смешно. Потом 
начинает стучать зубами. — Холодно, — бормочет он. — Я не способен жить под 
открытым небом.

Вилли вытаскивает из кармана бутылку с кюммелем.

— А кто вас опять спасает… предусмотрительный дядя Вилли спасет вас от 
воспаления легких и холодной смерти.

— Жалко, что с нами нет Эдуарда, — говорит Хунгерман. — Вы тогда тоже могли бы 
его спасти и войти в компанию с Валентином Бушем. Спасители Эдуарда. Это его 
сразило бы.

— Бросьте дурацкие остроты, — заявляет Валентин, который стоит позади него. — 
Капитал должен быть для вас чем-то священным, или вы коммунист? Я ни с кем не 
делюсь. Эдуард принадлежит мне.

Все мы пьем. Кюммель сверкает в лунном свете, как желтый бриллиант.

— Ты еще хотел куда-то зайти? — спрашиваю я Вилли.

— В певческий союз Бодо Леддерхозе. Пойдемте со мной. Там вы можете обсушиться.

— Замечательно, — говорит Хунгерман. Никому не приходит в голову, что гораздо 
проще было бы отправиться домой. Даже поэту, воспевшему смерть. Кажется, что 
сегодня вечером жидкость обладает особой притягательной силой.

Мы идем дальше вдоль ручья. Лунный свет поблескивает в воде. Луну можно пить — 
кто и когда говорил об этом?




XV



Духота позднего лета повисла над городом, курс доллара поднялся еще на двести 
тысяч марок, голод усиливается, цены подскочили, а в целом — все очень просто: 
цены растут быстрее, чем заработная плата, поэтому та часть народа, которая 
существует на заработную плату, жалованье, мелкие доходы и пенсии, погружается 
все больше в безысходную нужду, а другая захлебывается в неустойчивом богатстве.
 Правительство же ничего не предпринимает. Инфляция для него выгодна: благодаря 
ей оно аннулирует свои долги, а что при этом оно теряет доверие народа — никто 
не замечает.

Мавзолей, заказанный фрау Нибур, готов. Он ужасен — какая-то каменная будка с 
пестрыми стеклами, бронзовыми цепями и усыпанной гравием дорожкой, хотя 
скульптурных работ, которые я расписывал вдове, мы не произвели. Но теперь она 
вдруг не желает его принимать. Она стоит посреди двора, в руках у нее яркий 
зонтик, на голове соломенная шляпка с блестящими вишнями, на шее ожерелье из 
поддельного жемчуга. Рядом с ней стоит какой-то субъект в узковатом клетчатом 
костюме и в гетрах. Гром грянул, срок траура прошел, и фрау Нибур помолвлена. К 
Нибуру она вдруг стала совершенно равнодушна. Имя субъекта Ральф Леман, и он 
называет себя консультантом по делам промышленности. Для столь элегантного 
имени и профессии его костюм, пожалуй, слишком поношен. Но галстук новый, а 
также оранжевые носки — вероятно, это первые подарки счастливой невесты.

Сражение продолжается с переменным успехом. Вначале фрау Нибур утверждает, что 
она не заказывала мавзолей.

— У вас есть письменный договор? — вопрошает она торжествующе.

У нас нет письменного договора. Георг кротко отвечает, что в нашем деле это и 
не нужно. Когда речь идет о смерти, полагаешься на верность людей своему слову. 
Кроме того, у нас найдется десяток свидетелей. Своими требованиями фрау Нибур 
совсем заморочила голову и нашим каменотесам, и нашему скульптору, и всем нам. 
Да и аванс мы получили.

— Вот в том-то и дело, — заявляет фрау Нибур с удивительной последовательностью.
 — Аванс мы хотим получить обратно.

— Значит, вы заказали мавзолей?

— Я его не заказывала. Я только дала аванс.