— Это было после того, как в одиннадцать часов объявили курс.

— Нет, до послеобеденного курса, — поддерживает ее хозяйка. — Не будьте такими 
скупердяями.

— Шестьдесят тысяч — это уже по тому курсу доллара, который будет послезавтра,
 — говорю я.

— Нет, завтра. С каждым часом ты приближаешься к нему. Успокойся! Курс доллара 
неотвратим, как смерть. Ты не можешь от него уклониться. Тебя, кажется, зовут 
Людвиг?

— Рольф, — решительно отвечаю я. — Людвиг с войны не вернулся.

Хунгерманом вдруг овладевает недоброе предчувствие.

— А такса? — спрашивает он. — Как на этот счет? Ведь договорились на двух 
миллионах. С раздеванием и получасовым разговором потом. Разговор этот для 
нашего кандидата очень важен.

— Три, — флегматично заявляет Железная Лошадь. — И то дешево.

— Друзья, нас предали! — вопит Хунгерман.

— А ты знаешь, сколько теперь стоят высокие ботинки, чуть не до самой 
задницы? — спрашивает Железная Лошадь.

— Два миллиона и ни сантима больше. Если даже в таком месте нарушается 
договоренность, значит, мир идет к гибели!

— Договоренность! Какая может быть договоренность, если курс шатается, точно 
пьяный?

Тут поднимается Маттиас Грунд, который, как автор книги о смерти, до сих пор 
хранил молчание.

— Это первый бордель, зараженный национал-социализмом! — заявляет он в 
бешенстве. — Значит, по-вашему, договоры — просто клочки бумаги? Да?

— И договоры, и деньги, — несокрушимо отвечает Железная Лошадь. — Но высокие 
ботинки — это высокие ботинки, а черное прозрачное белье — это черное 
прозрачное белье. И цены на них — сумасшедшие. Почему вам нужно для вашего 
причастника непременно даму первого сорта? Это ведь как при похоронах — можно с 
плюмажами, а можно без. Для него хорош будет и второй сорт!

Возразить на это нечего. Дискуссия достигла мертвой точки. Вдруг Хунгерман 
замечает, что Бамбус выпил не только свой коньяк, но и рюмку Лошади.

— Мы пропали, — заявляет он. — Придется заплатить ту сумму, которую от нас 
требуют эти гиены с Уолл-стрит. Нельзя было нас так подводить, Отто! А теперь 
мы вынуждены оформить твое вступление в жизнь гораздо проще. Без плюмажей и 
только с одной чугунной лошадью.

К счастью, в эту минуту появляется Вилли. Он с чисто спортивным интересом 
относится к превращению Отто в мужчину и, не дрогнув ни одним мускулом, 
оплачивает разницу. Потом заказывает водки для всех и сообщает, что заработал 
сегодня на своих акциях двадцать пять миллионов. Часть этих денег он намерен 
прокутить.

— А теперь убирайся отсюда, мальчик, — заявляет он Отто. — И возвращайся к нам 
мужчиной.

Я подсаживаюсь к Фрици. Прошлое давно позабыто; с тех пор как ее сын погиб на 
фронте, она уже не считает нас мальчиками. Он был унтер-офицером и убит за три 
дня до перемирия. Мы беседуем о довоенных временах. Она рассказывает мне, что 
ее сын учился музыке в Лейпциге. Он мечтал стать гобоистом. Рядом с нами 
дремлет толстенная мадам, огромный дог положил ей голову на колени. Вдруг 
сверху доносится отчаянный вопль. Потом мы слышим какую-то возню, врывается 
Отто в одних кальсонах, а за ним мчится разъяренная Железная Лошадь и на ходу 
колотит его жестяным тазом. Отто несется, как бегун на состязании, он вылетает 
через дверь на улицу, а мы втроем задерживаем Железную Лошадь.

— Сопляк проклятый! — восклицает она, задыхаясь. — Ножом вздумал колоть меня!

— Да это не нож, — говорю я, догадавшись, в чем дело.

— Что? — Железная Лошадь круто поворачивается и показывает нам красное пятно, 
проступившее сквозь черное белье.