— Сегодня суббота. Сегодня после обеда все дамы прошли осмотр. Нет никакой 
опасности, Отто.

— И все-то вы знаете! Да?

— Мы знаем то, что в жизни знать необходимо, — отвечает Хунгерман. — И обычно 
эти знания совсем не то, чему нас учат в школах и разных пансионах. Поэтому из 
тебя и получился такой уникум, Отто.

— Мне дали слишком религиозное воспитание, — вздыхает Бамбус. — Пока я рос, 
меня все время пугали адом и сифилисом. Ну как тут создавать сочную, земную 
лирику?

— Тебе следовало бы жениться.

— Это мой третий комплекс. Страх перед браком. Моя мать свела моего отца в 
могилу. И только одними слезами. Разве это не удивительно?

— Нет, — отвечаем мы с Хунгерманом одновременно и по этому случаю жмем друг 
другу руку, примета, означающая, что мы непременно проживем еще семь лет. А 
жизнь, хорошая или плохая, все равно есть жизнь, это замечаешь, только когда 
вынужден ею рисковать.




x x x


Перед тем как войти в этот с виду столь уютный дом, с его тополями, красным 
фонарем и цветущими геранями на окнах, мы делаем несколько глотков водки, чтобы 
подкрепиться. Прихваченную с собой бутылку пускаем вкруговую. Даже Эдуард, 
который уехал вперед на своем «опеле» и ждет нас, выпил с нами; ему так редко 
перепадает даровое угощение, что теперь он пьет с наслаждением. Та же водка, 
которая сейчас обходится нам примерно в десять тысяч марок за стаканчик, через 
минуту будет в борделе стоить сорок тысяч, — поэтому мы и взяли ее с собой. До 
порога дома мы наводим экономию, а потом уже попадаем в руки мадам.

Отто испытывает горькое разочарование. Вместо гостиной он ожидал увидеть 
восточную инсценировку: леопардовые шкуры, висячие светильники, душные ароматы; 
и хотя дамы одеты весьма легко, они скорее напоминают горничных. Он спрашивает 
меня шепотом, нет ли в доме негритянок или креолок.

Я указываю на сухопарую брюнетку:

— Вон та — креолка. Она пришла сюда прямо из тюрьмы. Убила своего мужа.

Однако Отто не очень-то верит мне. Он оживляется только, когда входит Железная 
Лошадь. Это внушительная особа; на ней высокие зашнурованные ботинки, черное 
белье, нечто вроде костюма укротительницы львов, серая смушковая шапка, рот 
полон золотых зубов. Несколько поколений молодых поэтов и редакторов в ее 
объятиях сдавали экзамен на жизнь, поэтому и сегодня совет клуба предназначил 
для Отто именно ее. Или же Фрици. Мы настояли на том, чтобы Лошадь облеклась в 
свои пышные доспехи, и она не подвела нас. Когда мы знакомим ее с Отто, она 
озадачена. Вероятно, Железная Лошадь ожидала, что мы предложим ей существо 
более юное и свежее. А Бамбус точно сделан из бумаги, он бледен, тощ, прыщеват, 
с жидкой бородкой, и ему уже двадцать шесть. Кроме того, у него выступают капли 
пота, как у редьки, когда ее посолишь. Железная Лошадь раскрывает свою золотую 
пасть, добродушно усмехается и толкает дрожащего Бамбуса в бок.

— Пойдем, угости коньячком, — миролюбиво говорит она.

— А что стоит коньяк? — спрашивает Отто официантку.

— Шестьдесят тысяч.

— Сколько? — испуганно переспрашивает Хунгерман. — Сорок тысяч, и ни пфеннига 
больше!

— Пфенниг, — замечает хозяйка, — давно я этого слова уже не слышала.

— Сорок тысяч он стоил вчера, дорогуша, — заявляет Железная Лошадь.

— Сорок тысяч он стоил еще сегодня утром. Я был здесь по поручению комитета.

— Какого комитета?

— Комитета по возрождению лирики через непосредственный опыт.

— Дорогуша, — отвечает Железная Лошадь, — это было до объявления курса.