Отто.

— Повреждения наносятся не больше одного-двух раз в неделю, Отто, и они почти 
всегда гораздо более безобидные. Позавчера, например, Фрици оторвала гостю одно 
ухо; но, насколько мне известно, уши опять можно пришить или их заменяют 
целлулоидными, причем сходство такое, что не отличишь.

— Ухо? — Отто останавливается.

— Разумеется, есть дамы, которые не отрывают ушей, — отвечаю я. — Но ведь с 
такими ты не хочешь знакомиться. Ты ведь хочешь иметь первобытную женщину, во 
всем ее стихийном великолепии.

— Ухо — это довольно серьезная жертва, — заявляет Отто; он похож на потеющую 
жердь и то и дело протирает стекла своего пенсне.

— Поэзия требует жертв. С оторванным ухом ты стал бы действительно полнокровным 
лириком. Пошли!

— Да, но ухо! Ведь сразу будет заметно!

— Если бы мне предоставили выбор, — говорит Ганс Хунгерман, — я предпочел бы, 
чтобы мне оторвали ухо, чем кастрировали.

— Что? — Отто снова останавливается. — Да вы просто шутите! Этого же не может 
быть!

— Нет, бывает! — настойчиво говорит Хунгерман. — Страсть на все способна. Но ты,
 Отто, успокойся: кастрация — дело подсудное. Женщине дают за это, по крайней 
мере, несколько месяцев тюрьмы — так что ты непременно будешь отомщен.

— Глупости! — запинаясь, произносит Бамбус и заставляет себя улыбнуться. — Вы 
просто морочите мне голову своими дурацкими шутками!

— А зачем нам морочить тебе голову? — отвечаю я. — Это было бы низостью. 
Поэтому я и рекомендую твоему вниманию именно Фрици. У нее своеобразный 
фетишизм: когда ею овладевает страсть, она судорожно хватается обеими руками за 
уши партнера. И ты можешь быть с нею абсолютно спокоен, что больше ни в каком 
месте не получишь повреждений. Ведь третьей руки у нее нет.

— Зато есть еще две ноги, — подхватывает Хунгерман. — Ногами женщины иногда 
просто чудеса делают. Они отращивают ногти и потом оттачивают их.

— И все вы врете, — говорит Отто с тоской. — Бросьте наконец городить вздор!

— Слушай, — говорю я. — Мне не хочется, чтобы тебя искалечили. Правда, 
эмоционально ты обогатишься новым опытом, но душевные силы утратишь и лирика 
твоя от этого очень пострадает. У меня тут есть карманная пилка для ногтей, 
маленькая удобная вещица, предназначенная для бонвивана, который всегда должен 
быть элегантен. Сунь ее в карман. А потом держи зажатой в ладони или 
предварительно спрячь под матрац. Если ты заметишь, что тебе грозит серьезная 
опасность, достаточно легкого, безвредного укола в зад. И вовсе не нужно, чтобы 
текла кровь, Фрици сейчас же выпустит тебя. Каждый человек, даже если его 
куснет комар, сейчас же потянется рукой к укушенному месту — это один из 
основных законов жизни. А тем временем ты удерешь.

Я вынимаю из кармана футлярчик красной кожи, в котором лежат гребень и пилка 
для ногтей. Это еще подарок Эрны, предательницы. Гребень — имитация 
черепахового. Когда я извлекаю его из футляра, во мне поднимается волна 
запоздалого гнева.

— Дай мне и гребень, — говорит Отто.

— Да ведь гребнем ты же не можешь ударить ее, о невинный сатир, — замечает 
Хунгерман. — Это не оружие в борьбе полов. Он сразу сломается о напрягшуюся 
плоть менады.

— Не буду я им наносить удары. Я потом просто причешусь.

Мы с Хунгерманом переглядываемся, Бамбус, видимо, нам уже не верит.

— У тебя есть с собой хоть несколько перевязочных пакетов? — спрашивает меня 
Хунгерман.

— Они не понадобятся. У хозяйки целая аптека.

Бамбус снова останавливается.

— Все это чепуха. А вот как насчет венерических заболеваний?