что это всего-навсего эгоистический снобизм, он исправится.

— А что такое эгоистический снобизм?

— Юношеское тщеславие.

Герда так хохочет, что даже стол дрожит.

— Что ж, по-моему, это неплохо, — заявляет она. — Но без разнообразия надоедает.
 От фактов никуда не уйдешь.

Я остерегаюсь спросить ее, действительно ли от фактов не уйдешь. Герда сидит 
передо мной честно и уверенно и держит нож стоймя в ожидании второй порции 
косули. Лицо у Герды округлилось; она за счет Эдуарда уже пополнела, она сияет 
и ничуть не смущена. Да и почему бы ей смущаться? Какие фактические права я на 
нее имею? И кто кого в данную минуту обманывает?

— Верно, — говорю я. — И я оброс атавистическим эгоизмом, как скала мохом. Меа 
culpa[10 - Моя вина (лат.)].

— Правильно, дорогой, — отвечает Герда. — Наслаждайся жизнью и размышляй, 
только когда это необходимо.

— А когда это необходимо?

— Если ты хочешь заработать деньги и продвинуться вперед.

— Браво! — снова восклицает Георг. В эту минуту появляется седло косули и 
разговор обрывается. Эдуард наблюдает за нами, как наседка за своими цыплятами. 
В первый раз он дает нам мирно поесть. У него появилась новая улыбка, в которой 
я не могу разобраться. В этой улыбке затаенное сознание превосходства, и время 
от времени он тайком показывает это Герде, словно преступник в тюрьме, который 
тайно переписывается с другим заключенным. Но у Герды осталась ее прежняя 
открытая сияющая улыбка, которую, как только Эдуард отвернется, она посылает 
мне, словно невинная девочка перед причастием. Она моложе меня, но мне кажется, 
что опытом она старше по крайней мере лет на сорок.

— Кушай, мальчик, — говорит она.

Я ем, но меня мучают совесть и недоверие, а седло косули, этот первоклассный 
деликатес, кажется мне вдруг невкусным.

— Еще кусочек? — угощает меня Эдуард. — А может быть, еще брусничной подливки?

Я удивленно смотрю на него. У меня такое чувство, точно мой прежний 
унтер-офицер предложил мне, рекруту, поцеловать его. Встревожен и Георг. Я знаю,
 потом он будет объяснять неправдоподобную щедрость Эдуарда тем обстоятельством,
 что Герда уже спала с ним, — но на этот раз я могу поспорить. Она будет 
получать седло косули до тех пор, пока еще не согласилась на это. Когда он ее 
получит, ей опять будут подавать только битки по-кенигсбергски с немецким 
соусом. И я уверен, что Герде это тоже известно.

И все-таки я решаю после ужина уйти вместе с нею. Доверие — доверием, но у 
Эдуарда в погребке слишком много крепких напитков.




x x x


Тихая ночь повисла всеми своими звездами над городом. Я сижу у окна и жду 
Кнопфа, для которого приготовил обломок водосточной трубы. Она идет как раз от 
моего окна, через подворотню и до самого дома Кнопфа, а там ее короткий конец 
загибается во двор. Но со двора трубы не видно.

Я жду и читаю газету. Доллар всполз кверху еще на десять тысяч марок. Вчера 
имело место только одно самоубийство, но зато две забастовки. Служащие после 
долгих пререканий наконец добились некоторого повышения ставок, но тем временем 
деньги настолько упали, что люди теперь на эту прибавку едва могут купить раз в 
неделю литр молока. А на следующей неделе — вероятно, только коробок спичек. 
Число безработных увеличилось еще на сто пятьдесят тысяч. По всей стране 
усиливаются волнения. Рекламируются новые рецепты по использованию кухонных 
отбросов. Волна заболеваний гриппом растет. Вопрос о повышении пенсий инвалидам 
и престарелым передан на рассмотрение особого комитета. Через несколько месяцев 
комитет должен высказаться по этому вопросу. А тем временем умирающие от голода 
пенсионеры и инвалиды просят милостыню или ищут поддержки у родственников и 
знакомых.

С улицы доносятся тихие шаги. Я осторожно выглядываю в окно. Однако это не