— Поднялся на пятнадцать тысяч марок против сегодняшнего утра. Если так пойдет 
дальше, мы сможем заплатить Ризенфельду по векселю, продав одно маленькое 
надгробие.

— Чудеса. Жалко, что мы не задержали часть денег. Теряешь необходимый энтузиазм.
 Верно? Георг смеется:

— И необходимую деловую серьезность. Разумеется, это не относится к Генриху. 
Что ты делаешь сегодня вечером?

— Пойду к Вернике. Там, по крайней мере, не думаешь ни о серьезности, ни о 
комизме наших деловых операций. Там наверху речь идет только о человеческом 
бытии. Всегда только о бытии в целом, о полноценном существовании, о жизни, и 
только о жизни. И помимо этого — ни о чем. Если там пожить некоторое время, то 
наша нелепая деловая возня и торговля из-за пустяков показались бы 
сумасшествием.

— Браво! — восклицает Георг. — За такую глупость ты заслужил еще стакан 
ледяного пива. Сударыня, прошу вас повторить.

Седая голова фрау Кроль высовывается из окна.

— Хотите получить по рулетику свежего рольмопса с огурцом?

— Безусловно. И кусок хлеба в придачу. Этот легкий завтрак хорош при всех видах 
мировой скорби, — отвечает Георг и передает мне стакан. — Ты страдаешь ею?

— Каждый приличный человек в моем возрасте непременно страдает мировой скорбью,
 — решительно отвечаю я. — Это право молодости!

— А я думал, что у тебя молодость украли, когда ты был в армии.

— Верно. С тех пор я ищу ее и не могу найти. Поэтому у меня двойная мировая 
скорбь. Так же как ампутированная нога, она болит вдвое сильнее.

Пиво чудесное, холодное. Солнце печет нам головы, и вдруг, невзирая на всю 
мировую скорбь, наступает мгновение, когда жизнь подходит к тебе вплотную и ты 
с изумлением смотришь в ее золотисто-зеленые глаза. Я благоговейно допиваю свой 
стакан. Мне кажется, что каждая клетка моего тела приняла солнечную ванну.

— Мы то и дело забываем, что живем на этой планете лишь недолгий срок, — говорю 
я. — И потому страдаем совершенно ложным комплексом мировой скорби. Словно нам 
предстоит жить вечно. Ты это замечал?

— Ну еще бы! В том-то и состоит главная ошибка человечества. Люди, сами по себе 
вполне разумные, дают возможность каким-то презренным родственникам получать по 
наследству миллионы долларов, вместо того чтобы самим еще при жизни 
воспользоваться этими деньгами.

— Хорошо! А что бы ты сделал, если бы знал, что завтра умрешь?

— Понятия не имею.

— Не знаешь? Ладно, один день — это, может быть, слишком мало. Ну, а что бы ты 
сделал, зная, что умрешь через неделю?

— И тогда не представляю.

— Ведь что-нибудь ты бы сделал? Ну, а если бы у тебя был в запасе месяц?

— Вероятно, продолжал бы жить, как живу теперь, — говорит Георг. — Иначе у меня 
весь этот месяц было бы такое чувство, что я до сих пор жил не так, как 
следовало.

— У тебя был бы целый месяц, чтобы это исправить.

Георг качает головой:

— Целый месяц, чтобы раскаиваться.

— Ты мог бы продать наш склад Хольману и Клотцу, уехать в Берлин и в течение 
целого месяца вести среди актеров, художников и шикарных шлюх сногсшибательную 
жизнь.

— Денег у меня не хватило бы и на неделю. А дамы оказались бы просто девицами 
из баров. И потом обо всем этом я предпочитаю читать. Фантазия никогда нас не 
обманывает. Ну, а ты? Что бы ты стал делать, если бы знал, что через месяц 
умрешь?