— Наличными?

— Ну уж это вы сами решайте. Клиенты — люди с положением.

— Господин Фукс, — говорю я, — почему вы совсем не перейдете к нам? Мы платим 
больше, чем Хольман и Клотц, и у нас найдется работа, достойная первоклассного 
разъездного агента.

Фукс подмигивает мне:

— А так занятнее. Я — человек чувства. Когда я сержусь на старика Хольмана, я 
подсовываю какой-нибудь договор вам, в виде мести. А если бы я работал только 
на вас, я бы обманывал вас.

— Это, конечно, правильно, — говорю я.

— Вот именно. Тогда я начал бы предавать вас Хольману и Клотцу. Ездить, чтобы 
предлагать надгробия, очень скучно; нужно хоть какое-то развлечение.

— Скучно? Вам? При том, что вы каждый раз даете артистический спектакль?

Фукс улыбается, как Гастон Мюнх со сцены городского театра после исполнения 
роли Карла Гейнца в пьесе «Старый Гейдельберг».

— Стараюсь, как могу, — заявляет Фукс с ликующей скромностью.

— Вы очень усовершенствовали свою работу. И без вспомогательных средств. Чисто 
интуитивно. Да?

Оскар, который раньше, перед тем как войти в дом усопшего, натирал себе глаза 
сырым луком, утверждает, что теперь сам может вызвать на своих глазах слезы, 
как великие актеры. Это, конечно, гигантский шаг вперед. Ему уже не надо 
входить в дом, плача, как было раньше, когда он применял луковую технику, 
причем случалось и так, что, если переговоры затягивались, слезы у него 
иссякали, ведь нельзя же было пользоваться луком при людях; теперь, напротив, 
он может входить с сухими глазами и, как заведут разговор о покойном, начать 
лить настоящие слезы, что, разумеется, производит совсем другое впечатление. 
Разница такая же, как между настоящим и поддельным жемчугом. Его скорбь столь 
убедительна, уверяет Оскар, что близкие нередко его же утешают и успокаивают.

Из своей комнаты выходит Георг Кроль. Под носом у него дымит гавана, он — 
воплощенное довольство и мир. Он сразу устремляется к цели.

— Господин Фукс, — спрашивает Георг. — Это правда, что вы теперь умеете плакать 
по желанию, или это только гнусная пропаганда наших конкурентов?

Вместо ответа Оскар смотрит на него неподвижным взглядом.

— Так как же? — продолжает Георг. — Что с вами? Вам нехорошо?

— Минутку! Я должен сначала прийти в соответствующее настроение.

Оскар опускает веки. Когда он снова поднимает их, его взор уже кажется влажным. 
Фукс опять смотрит на Георга, не мигая, и через несколько мгновений на его 
голубых глазах действительно выступают крупные слезы. Еще миг, и они уже 
катятся по щекам Оскар вытаскивает носовой платок и осторожно вытирает их.

— Каково? А? — спрашивает он и смотрит на свои часы. — Точно две минуты. Порой, 
когда в доме лежит труп, я добиваюсь этого за одну минуту.

— Замечательно.

Георг наливает ему рюмку коньяка, предназначенного для клиентов.

— Вам бы актером быть, господин Фукс.

— Я тоже об этом думал; но слишком мало ролей, в которых требуются мужские 
слезы. Ну, конечно, Отелло, а вообще…

— Как вы этого добиваетесь? Какой-нибудь трюк?

— Сила воображения, — скромно поясняет Фукс. — Способность фантазии рисовать 
себе яркие картины.

— А что вы сейчас себе представляли?

Оскар допивает рюмку.

— Откровенно говоря, вас, господин Кроль. Будто вы лежите с перебитыми руками и