подбегают двое других, где-то кто-то щелкает каблуками, мужчина военного вида 
за соседним столиком говорит вполголоса «браво», и даже сам Эдуард в 
развевающемся сюртуке спешит к нам, чтобы выяснить, чей это голос прогремел из 
высших сфер. Он отлично знает, что ни Георг, ни я не способны так командовать.

Опешив, мы оборачиваемся к Рене де ла Тур. А она сидит за столиком с самым 
мирным, девическим видом, словно все это ее ничуть не касается. Но ясно, что 
лишь она могла так рявкнуть, голос Вилли мы знаем.

Обер уже стоит возле стола.

— Что господам угодно?

— Суп с лапшой, гуляш и гурьевскую кашу на двоих, — отвечает Георг. — Да живо, 
не то вы у нас оглохнете, тихоня этакий!

Подходит Эдуард. Он не понимает, что произошло. Его взгляд скользит под стол. 
Но там никто не спрятался, а дух не может издать такой рык.

Мы тоже. Он это знает и подозревает какой-то трюк.

— Я попрошу… — заявляет он наконец, — в моем ресторане не полагается так шуметь.


Но мы не отвечаем. Мы только смотрим на него пустым взглядом. Рене де ла Тур 
пудрится. Эдуард поворачивается и идет прочь.

— Хозяин! Подите-ка сюда! — вдруг рявкает ему вслед тот же громовый голос.

Эдуард повертывается как ужаленный и глядит на нас вытаращив глаза. С наших 
морд еще не сошла та же пустая улыбка. Он смотрит на Рене де ла Тур.

— Это вы сейчас…

Рене захлопывает пудреницу.

— Что? — спрашивает она серебристым, нежным сопрано. — Что вам угодно?

Эдуард все еще таращит глаза. Он не знает, что и думать.

— Вы, наверно, очень переутомились, господин Кноблох? — соболезнующе спрашивает 
Георг. — У вас, как видно, галлюцинации…

— Но ведь кто-то только что…

— Ты спятил, Эдуард, — говорю я. — И вид у тебя прескверный. Возьми отпуск. Нам 
нет никакого расчета продать твоим родным дешевый памятник под итальянский 
мрамор, так как большего ты не стоишь…

Эдуард усиленно моргает, как старый филин.

— Вы какой-то странный человек, — замечает Рене де ла Тур нежным сопрано. — 
Если ваши кельнеры оглохли, то при чем тут посетители?

Она смеется, и ее смех восхитительно журчит звенящим серебром, точно певучий 
ручей в сказке.

Эдуард хватается за лоб. Он теряет остатки самообладания. Нет, так не могла 
рявкать и сидящая перед ним девушка. У того, кто так смеется, не может быть 
голос грубого вояки.

— Вы свободны, Кноблох, — небрежно заявляет Георг. — Или вы намерены принять 
участие в нашей беседе?

— И не ешь так много мяса, — добавляю я. — Может, это у тебя от мяса! Что ты 
нам перед тем говорил? Согласно новейшим научным данным…

Эдуард делает крутой поворот и спасается бегством. Мы ждем, пока он отойдет 
подальше. И тут мощное тело Вилли начинает сотрясаться от беззвучного хохота. 
Рене де ла Тур мягко улыбается. Ее глаза блестят.

— Вилли, — говорю я, — человек я легкомысленный и поэтому пережил сейчас одну 
из прекраснейших минут моей молодой жизни; но теперь объясни нам, что же тут 
произошло!

Вилли, все еще содрогаясь от безмолвного хохота, указывает на Рене.

— Excusez, mademoiselle, — говорю я, — Je me…[2 - Извините мадемуазель, я… 
(франц.)]