мы просто поражены.
   -  Сомненья  нет!  -  воскликнул  доктор.  -  Это  страшное   отчаяние,
испытанное им, вызвало в организме  изменения,  превосходно  подготовившие
больного к тому кризису, который я желаю вызвать операцией!
   - А вы все-таки хотите к ней приступить? -  тихо  спросил  аббат,  пока
Роден продолжал писать.
   - Утром я еще мог колебаться, но теперь должен воспользоваться моментом
возбуждения, за которым следует ожидать громадного упадка сил...
   - Так что, - спросил кардинал, - без операции?..
   - Эта счастливая, неожиданная  перемена  будет  гибельна...  а  реакция
может его убить, монсиньор...
   - А предупредили вы его насчет серьезности операции?
   - Насколько возможно!
   - Не пора ли... его убедить... решиться на нее?
   - Я сейчас за это примусь, монсиньор, - сказал  доктор,  и,  подойдя  к
Родену, занятому своими мыслями и письмом до  такой  степени,  что  он  не
замечал ничего окружающего, доктор обратился к нему:
   - Преподобный отец, желаете вы быть на ногах через неделю?
   Роден отвечал самоуверенным жестом, обозначавшим "Да я уже и теперь  на
ногах!"
   - Не полагайтесь на  это,  -  говорил  Балейнье.  -  Это  поразительное
изменение в вашем состоянии будет продолжаться очень недолго, и если мы им
не воспользуемся, чтобы произвести операцию, о которой я вам уже  говорил,
то я должен вам напрямик сказать, что... после такого потрясения...  я  ни
за что не могу отвечать...
   Родена поразили эти слова тем более, что он уже полчаса назад  испытал,
как непродолжительно было улучшение его  здоровья  при  приятной  новости,
принесенной отцом  д'Эгриньи;  кроме  того,  он  снова  начал  чувствовать
страшное стеснение в груди.
   Доктор, желая его убедить и думая, что он не решается, сказал:
   - Словом, желаете вы жить? Да или нет?
   Роден быстро написал следующий ответ: "Я дам себе  отрезать  и  руки  и
ноги для того, чтобы остаться в живых. Я готов на все".  И  он  хотел  уже
встать.
   - Я должен вас  предупредить  -  не  для  того,  чтобы  вызвать  у  вас
колебания, а чтобы вы могли собраться с мужеством, -  прибавил  доктор,  -
что эта операция страшно мучительна...
   Роден пожал плечами и  твердой  рукой  написал:  "Оставьте  мне  только
голову... берите остальное!"
   Доктор  громко  прочел  эти  слова,  и  кардинал  с  аббатом  д'Эгриньи
переглянулись, пораженные столь непобедимым мужеством.
   - Преподобный отец, - сказал Балейнье, - надо опять лечь в постель...
   Роден написал: "Готовьте все... Мне  надо  написать  несколько  спешных
распоряжений... когда будет готово, вы мне скажете".
   Сложив и запечатав облаткой  законченное  письмо,  он  написал  аббату:
"Сейчас же отправить  это  письмо  агенту,  посылавшему  анонимные  письма
маршалу Симону".
   - Сию минуту, - ответил  отец  д'Эгриньи,  -  я  поручу  это  надежному
человеку.
   - Ваше  преподобие,  -  сказал  Балейнье  Родену,  -  если  вы  желаете
непременно писать,  -  это  можно  делать  и  в  постели,  пока  мы  будем
готовиться.
   Роден кивнул головой и встал.
   Но предсказание врача начало уже сбываться: иезуит едва  мог  простоять
секунду на ногах и снова упал на стул...
   Затем, чувствуя, что задыхается, он с тревогой взглянул на врача.
   Желая его успокоить, Балейнье отвечал:
   - Не тревожьтесь... надо только поторопиться... Обопритесь на меня и на
господина аббата.
   С их помощью Роден добрался до кровати. Он сел на нее и  жестом  велел,
чтобы ему принесли  бумагу  и  чернильницу.  Портфель  служил  ему  вместо
пюпитра; иезуит, положив его на колени, продолжал быстро писать, время  от
времени останавливаясь, чтобы перевести стесненное дыхание. Он по-прежнему
не обращал внимания на окружающее.
   - Преподобный отец, - обратился Балейнье к д'Эгриньи. -  Можете  ли  вы
помочь мне при операции? Обладаете ли вы для этого известным мужеством?
   - Нет! - отвечал аббат. - На войне я решительно не  мог  присутствовать
при операциях. Мне делается дурно при виде крови.
   - Крови не будет, - сказал доктор, - но, пожалуй, будет хуже,  чем  вид
крови! Тогда прошу вас прислать мне господина Русселе  с  инструментами  и
трех святых отцов для помощи.
   Отец д'Эгриньи вышел.
   Кардинал подошел к Балейнье и шепотом спросил:
   - Он вне опасности?
   - Если он перенесет операцию, монсиньор...
   - А... вы уверены, что он перенесет?
   - Ему я говорю: да, а вам скажу: надеюсь, что да.
   - А если он не перенесет ее, то хватит ли у нас времени приобщить его с
подобающей торжественностью? Ведь это требует известной проволочки...
   - Вероятно, его агония протянется с четверть часа!
   - Недолго... но делать нечего, надо и этим довольствоваться!
   И кардинал, отойдя к окну и беззаботно постукивая пальцами  по  стеклу,
погрузился в думы о блеске катафалка, который  он  желал  воздвигнуть  для
Родена.
   В  эту  минуту  вошел  господин  Русселе,   держа   в   руках   большой
четырехугольный ящик. Он  подошел  к  комоду  и  разложил  инструменты  на
мраморной доске.
   - Сколько вы приготовили? - спросил доктор.
   - Шесть, господин доктор.
   - Четырех довольно... но лучше иметь в запасе  побольше...  А  вата  не
слишком сбита?
   - Посмотрите.
   - Очень хорошо.
   - А как чувствует себя его преподобие? - спросил ученик учителя.
   - Гм! Гм! - тихо отвечал доктор.  -