рудь  завалило  страшно,  дыхание
свистящее... голоса нет... но надежда на успех не потеряна...
   - Я боюсь, чти преподобный отец не вынесет страшной боли.
   - В таком положении надо рисковать всем... что делать! Ну-с,  милейший,
зажгите свечу... Наши помощники идут.
   Действительно, в комнату вошли три члена конгрегации, которых мы видели
утром в саду дома на улице Вожирар. Одеты они были, как всегда, в черное и
носили белые манишки, а на голове четырехугольные  шапочки.  Двое  из  них
были толстые и цветущие старики, а третий - молодой  человек  аскетической
наружности. Они, видимо, охотно шли помогать доктору при опасной операции.



18. ПЫТКА

   - Почтенные отцы, - любезно приветствовал монахов  доктор.  -  Я  очень
благодарен за желание мне  помочь...  Дело  для  вас  будет  нетрудное.  С
помощью Божьей эта операция, быть может, спасет жизнь нашего дорогого отца
Родена.
   Три черных рясы набожно  возвели  очи  к  небу,  а  затем  разом  низко
поклонились. Роден, совершенно равнодушный к тому, что делалось вокруг, не
переставал  писать.  Однако  время  от  времени,  несмотря  на   кажущееся
спокойствие, он, видимо, испытывал  такое  затруднение  при  дыхании,  что
воздух вылетал у него из груди со страшным свистом.  Услышав  этот  свист,
доктор Балейнье так встревожился, что даже обернулся.
   Все было готово, и доктор подошел к больному.
   - Ну, преподобный отец, - сказал он,  -  страшная  минута  наступила...
мужайтесь!..
   На безжизненном, как у трупа, лице Родена не  выразилось  ни  малейшего
испуга. Только его маленькие змеиные  глазки  сверкнули  в  своих  темных,
глубоких орбитах. Твердым взглядом обведя всех присутствовавших, он,  взяв
перо в зубы, сложил написанное письмо, запечатал и, положив его на  ночной
столик, сделал доктору знак, что он совсем готов.
   - Надо снять шерстяной жилет и рубашку, отец мой.
   Чувство  стыдливости  или  смущения   заставило   Родена   на   секунду
поколебаться... но только  на  одну  секунду,  потому  что,  когда  доктор
повторил: "Надо, отец мой!" - Роден с  его  помощью  сейчас  же  разделся,
причем доктор, чтобы успокоить стыдливость больного, прибавил:
   - Нам надо только вашу грудь, отец мой, а также правый и левый бок.
   Лежа в кровати на спине, в черном шелковом  засаленном  колпаке,  Роден
обнажил  верхнюю  часть  торса,  желтовато-трупного  цвета,  или,   вернее
сказать, грудную клетку скелета, потому что тень  от  выдающихся  ребер  и
хрящей была так темна, что, казалось, будто под  ними  проходили  борозды.
Руки иезуита  были  похожи  на  кости,  обмотанные  толстыми  веревками  и
обтянутые старым пергаментом; отсутствие мускулатуры  придавало  особенную
рельефность костям и венам.
   -  Господин  Русселе,  дайте  сюда  инструменты,  -  сказал  доктор  и,
обращаясь к монахам, прибавил: - Прошу вас подвиньтесь сюда... То, что  вы
должны будете делать, вовсе не трудно... вы увидите.
   Господин Балейнье размещал все, что нужно для  операции.  Приготовления
были действительно очень просты. Доктор вручил каждому  из  четырех  своих
помощников по маленькому стальному  таганчику  диаметром  в  два  дюйма  и
вышиною в три. В центре тагана в круглом отверстии был продернут фитиль из
туго свернутой ваты;  этот  таган  надо  было  держать  в  левой  руке  за
деревянную ручку. В правой руке каждый помощник держал жестяную  трубку  в
18 дюймов длины. На одном конце трубки был прикреплен мундштук,  а  другой
конец был изогнут и так расширен, что мог служить крышкой для таганчика.
   В этих приготовлениях  не  было  ничего  страшного.  Отец  д'Эгриньи  и
кардинал  смотрели  и  не  понимали,  чем  эта  операция  может  быть  так
мучительна.
   Но они скоро поняли. Кровать Родена была выдвинута на середину комнаты,
и два помощника стали с одной стороны, а два другие с другой.
   - А теперь, господа, -  сказал  доктор,  -  зажгите  вату  и  поставьте
таганчики на кожу его преподобия, чтобы горящая вата приходилась прямо  на
ней... Прикройте таганчики расширенной стороной  трубок  и  дуйте  в  них,
чтобы огонь разгорался... Видите, как это просто?
   Действительно, операция была патриархально-простая, первобытная. Четыре
фитиля из ваты, крепко скрученные,  чтобы  гореть  медленным  огнем,  были
приложены к груди Родена с правой и с левой стороны...  Это  называется  в
хирургии мокса. Длится операция минут семь или восемь, пока кожа не сгорит
окончательно.  Говорят,  что  ампутацию  ничего  не  стоит  перенести   по
сравнению с этой операцией.
   Роден с любопытством и без страха смотрел на эти приготовления. Но  при
первом прикосновении четырех пылающих фитилей он подскочил и  извился  как
змея, не будучи в состоянии даже крикнуть, за отсутствием голоса.  У  него
отнята была даже возможность высказать, как он страдает.
   Так как внезапное движение Родена сдвинуло с места таганчики,  пришлось
начинать снова.
   - Мужайтесь