ьше?
   Он будет жить! Потому что хочет жить!
   Все эти мысли в какую-нибудь секунду пронеслись в голове Родена.
   Должно, быть,  черты  его  лица  в  этой  нравственной  борьбе  приняли
страшное выражение, потому что отец д'Эгриньи и кардинал смотрели на него,
онемев словно в столбняке.
   Решившись жить для того, чтобы  вести  отчаянную  борьбу  с  семейством
Реннепонов, Роден соответственно и  поступал.  Отцу  д'Эгриньи  и  прелату
казалось, что они видят кошмарный сон.  С  необычайной  энергией,  как  на
пружинах,  Роден  вскочил  с  кровати  и  потянул   за   собой   простыню,
покрывавшую, точно саван, его  мертвенно  бледное,  истощенное  тело...  В
комнате было  очень  холодно,  но  лицо  иезуита  заливал  пот,  а  голые,
костлявые худые ноги оставляли влажные следы на полу.
   - Несчастный... что вы делаете?.. Ведь это смерть! -  воскликнул  аббат
д'Эгриньи, стараясь его удержать.
   Но Роден, вытянув иссохшую, твердую, как железо, руку,  с  непостижимой
силой оттолкнул аббата, чего никак нельзя было ожидать, если вспомнить  то
болезненное состояние, в котором он давно уже находился.
   - У него сила эпилептика во время припадка! -  заметил  кардиналу  отец
д'Эгриньи, едва устояв на ногах.
   Роден торжественно направился к  письменному  столу,  где  приготовлены
были бумага и чернила для доктора Балейнье, выписывавшего рецепты.  Иезуит
взял перо, бумагу и твердой рукой начал что-то  писать...  Его  медленные,
рассчитанные жесты напоминали размеренные движения лунатиков.  Неподвижные
и лишившиеся речи при виде этого чуда, отец д'Эгриньи и кардинал, не  зная
сон это или явь  смотрели  на  Родена,  разинув  рот.  Они  были  поражены
хладнокровием  полунагого  Родена,   совершенно   спокойно   продолжавшего
писать... Аббат д'Эгриньи все же приблизился к нему и сказал:
   - Отец мой... это безрассудно!..
   Роден пожал плечами, повернул к нему  голову  и,  прервав  его  жестом,
подозвал к себе, приказывая прочесть написанное. Отец д'Эгриньи, ожидавший
найти безумный бред горячечного ума, взял  бумагу  и  начал  читать,  пока
Роден писал на другом листке.
   - Монсиньор! - воскликнул аббат. - Прочтите-ка!
   Кардинал пробежал  глазами  написанное  и,  видимо  разделяя  изумление
почтенного отца, заметил:
   - Но это поразительно находчивое и ловкое распоряжение!  Им  совершенно
нейтрализуется опасный союз аббата Габриеля и мадемуазель  де  Кардовилль,
самых опасных главарей этой банды.
   - Это просто чудо! - сказал отец д'Эгриньи.
   - Ах, отец мой! - проговорил  кардинал,  видимо  пораженный  последними
словами д'Эгриньи, и печально покачал головой: - Как жаль, что мы  с  вами
только единственные свидетели происходящего! Какое отличное чудо можно  бы
из этого устроить!.. Человек был в агонии... и  вдруг  такое  изумительное
превращение!.. Если представить это событие в известном свете, право,  оно
получилось бы не хуже истории с Лазарем!
   - Прекрасная идея! - вполголоса произнес  аббат.  -  Но  зачем  от  нее
отказываться... Это превосходно... и вполне возможно...
   Этот невинный, маленький _чудотворный_  заговор  был  прерван  Роденом,
который, повернувшись, снова сделал знак отцу д'Эгриньи и подал ему другую
бумагу вместе с маленькой запиской, на которой было написано: "Исполнить в
течение часа".
   Быстро пробежав бумагу, аббат д'Эгриньи воскликнул:
   - Верно... а я об этом и не подумал!.. Таким образом переписка Агриколя
с господином Гарди вместо роковых результатов будет иметь самые лучшие. По
правде сказать, - прибавил достойный патер, шепотом обращаясь к кардиналу,
пока Роден продолжал опять писать, - я совсем смущен... Я вижу... читаю...
но,  право,  не  верю  своим  глазам...  Только  что  он  лежал  разбитый,
умирающий...  а  теперь  его  ум  стал   яснее   и   проницательнее,   чем
когда-либо... Не происходит ли перед нами феноменальное явление,  присущее
сомнамбулизму, когда душа преобладает над телом и действует одна?
   Дверь вдруг отворилась, и быстро вошел господин Балейнье.
   Увидав Родена за письменным столом, полунагого, с босыми ногами, доктор
в ужасе и с укоризной воскликнул:
   - Но монсиньор!.. Но отец мой!.. Да ведь это чистое убийство  оставлять
этого несчастного в таком виде! Если он в горячечном припадке,  надо  было
его привязать к кровати... надеть смирительную рубашку...
   С этими словами доктор бросился к Родену и  схватил  его  за  руку:  он
ожидал ощущения сухой, ледяной кожи, а между тем она оказалась  влажной  и
мягкой.
   Пораженный врач начал искать пульс на левой руке, которую Роден оставил
в его руках, продолжая быстро писать правой.
   - Какое чудо! - воскликнул доктор, считая удары  пульса.  -  Уже  целую
неделю, и сегодня даже,  пульс  был  неровен,  перемежался,  почти  совсем
падал... а теперь он поднялся... делается ровным!.. Я  теряюсь!..  Что  же
случилось? Я не могу поверить своим глазам...  -  спрашивал  он  аббата  и
кардинала.
   -  Преподобный  отец  сначала  совершенно  потерял  голос,   а   потом,
вследствие полученных грустных известий, впал  в  такое  сильное,  ужасное
отчаяние, что мы несколько минут боялись за его жизнь, - рассказывал  отец
д'Эгриньи. - И все же, напротив, у его преподобия явилось настолько  силы,
что он сам дошел до стола и вот уже десять минут  пишет  с  такой  светлой
проницательностью, так ясно и разумно, что