й  коробочки
предохранительную лепешку и,  пока  она  таяла  во  рту,  закрыл  глаза  с
сокрушенным  видом.  Приняв  эти  санитарные  предосторожности   и   снова
приблизив нос к флакону, прелат приготовился пройти в соседнюю комнату. Но
через тонкую перегородку, разделявшую комнаты, он  вдруг  услышал  сильный
шум и остановился, чтобы послушать, так как все, что говорилось в соседней
комнате, было прекрасно слышно.
   - Перевязка закончена. Я  хочу  встать!  -  восклицал  слабый  еще,  но
отрывистый и надменный голос.
   - И не думайте  об  этом,  преподобный  отец,  -  отвечал  голос  более
громкий. - Это невозможно.
   - А вот вы увидите, возможно ли это, - отвечал первый голос.
   - Но, преподобный отец, вы себя убьете! Вы не в силах подняться...  это
смертельно опасно для вас, я ни за что не допущу этого.
   За этими словами вновь  послышался  шум  слабой  борьбы,  смешанный  со
стонами, более гневными, чем жалобными, и другой голос продолжал:
   - Нет, нет... и для большей верности я не оставлю вашу одежду у вас под
руками. Однако уже наступает час приема лекарства: я пойду его приготовлю.
   Почти тотчас же дверь отворилась, и прелат увидал молодого человека лет
двадцати пяти, уносившего под мышкой зеленый  старый  сюртук  и  не  менее
изношенные черные панталоны, которые он бросил на стул. Это  был  господин
Анж Модест Русселе, лучший ученик доктора Балейнье.  Лицо  молодого  врача
было смиренное, елейное и скрытное.  Его  волосы,  спереди  подстриженные,
падали сзади длинными прядями на шею. Он сделал легкое удивленное движение
при виде кардинала и дважды низко поклонился ему, не поднимая, глаз.
   - Прежде всего, - сказал Прелат с резким  итальянским  акцентом,  держа
флакон у носа, - симптомы холеры проявились?
   - Нет, монсеньор: лихорадка, которая последовала за  приступом  холеры,
идет обычным ходом.
   -  Слава  Богу!..  Но  преподобный  отец,  кажется,   не   хочет   быть
благоразумным! Что за шум слышал я?
   - Его преподобие хотел  непременно  встать  и  одеться,  монсеньор,  но
слабость так велика, что он и шага  сделать  не  в  состоянии.  Нетерпение
пожирает его... Мы боимся, что непрерывное  волнение  вызовет  смертельный
рецидив болезни...
   - Доктор Балейнье был сегодня утром?
   - Он только что вышел, монсеньор.
   - Что он думает о больном?
   - Он находит состояние весьма опасным. Ночь была очень тяжелой,  доктор
сегодня утром очень встревожился. Преподобный отец Роден переживает  такой
момент, когда кризис может решить в несколько часов участь больного... Г-н
Балейнье пошел приготовить все нужное  для  операции,  очень  тяжелой,  но
необходимой для больного.
   - А предупредили отца д'Эгриньи?
   -   Отец   д'Эгриньи   сам   очень   болен,   как    известно    вашему
высокопреосвященству, и вот уже три дня не встает с постели.
   - Я о нем справлялся, - сказал прелат,  -  мы  его  сейчас  увидим.  Но
возвращаюсь к отцу Родену. Известили ли его  духовника,  что  он  в  таком
безнадежном состоянии... и что ему  предстоит  перенести  столь  серьезную
операцию?
   - Господин Балейнье заикнулся было об этом, как и о причастии, но  отец
Роден с гневом закричал, что ему не дают покоя, что его без  конца  мучат,
что он сам не менее других заботится о своей душе и что...
   - Per Bacco! Дело не в нем, - воскликнул кардинал,  прерывая  языческим
восклицанием господина Русселе  и  возвышая  свой  и  без  того  резкий  и
крикливый голос. - Не в нем дело! Необходимо  в  интересах  ордена,  чтобы
преподобный отец причастился с  исключительной  торжественностью  и  чтобы
смерть его была не только кончиной христианина, но кончиной  исключительно
назидательной. Надо,  чтобы  все  жильцы  дома,  а  также  и  посторонние,
присутствовали при зрелище и  чтобы  эта  поучительная  картина  произвела
хорошее впечатление.
   - Это самое желали внушить его преподобию отец Грезон и отец Брюне,  но
ваше высокопреосвященство знает, с каким нетерпением отец  Роден  выслушал
советы. Господин Балейнье из боязни  вызвать  опасный,  даже  смертельный,
может быть, припадок не смел больше настаивать.
   - Ну, а я посмею! В эти нечестивые революционные времена  торжественная
кончина христианина произведет спасительное впечатление на  публику.  Было
бы также очень кстати в случае смерти преподобного  отца  приготовиться  к
бальзамированию тела и оставить его на несколько  дней  на  катафалке  при
горящих  свечах,  по  римскому  обычаю.   Мой   секретарь   даст   рисунок
величественного и роскошного катафалка. По своему положению в ордене  отец
Роден будет иметь право на самое пышное-погребение. Необходимо приготовить
до шестисот восковых свечей и до дюжины спиртовых ламп, подвешиваемых  над
телом и освещающих его сверху. Это произведет чудесное впечатление.  Кроме
того, в толп