ились  христианской  кончины?  Или  они  не  заинтересованы  в
наследстве? Значит, нам еще рано... прославлять себя...
   - Вы, конечно, правы.
   - Нечего поэтому хвастаться прошлым, а надо, не теряя времени, подумать
о будущем... Великий день приближается, первое июня не за горами... Но дай
Бог, чтобы эти четыре члена семьи не дожили в состоянии нераскаянности  до
этого срока и не получили бы огромного наследства: оно в  их  руках  будет
орудием погибели, а в руках нашего ордена - орудием  прославления  Бога  и
церкви.
   - Это совершенно верно, отец мой.
   - А кстати, вы должны  были  повидаться  с  адвокатами  по  делу  вашей
племянницы...
   - Я с ними виделась, и как ни слаба надежда  на  успех,  но  попытаться
можно. Мне обещали сообщить сегодня, могу ли я на законном основании...
   - Отлично...  в  ее  новом  положении,  может  быть,  и  удастся...  ее
_обратить_. Теперь, когда она сошлась с индусом, эти два язычника сияют от
счастья,  как  бриллиант...  ничем  и  не  зацепишь  их...   даже   зубами
Феринджи...  Но  будем  надеяться,  что  небо  накажет  их  за  греховное,
преступное счастье...
   Разговор был прерван появлением отца д'Эгриньи, который вошел в комнату
с победоносным видом и воскликнул:
   - Победа!
   - Что такое? - спросила княгиня.
   - Он уехал сегодня ночью!
   - Кто? - осведомился Роден.
   - Маршал Симон! - отвечал д'Эгриньи.
   - Наконец-то! - сказал Роден, не скрывая глубокой радости.
   -  Вероятно,  разговор  с  д'Авренкуром  переполнил  чашу  терпения,  -
воскликнула ханжа. - Я знаю, что  он  с  ним  имел  объяснение  по  поводу
слухов, о распространении которых я старалась... Для борьбы с нечестивцами
всякие средства хороши!
   - Вы знаете какие-нибудь подробности?
   - Я только что от Робера. Маршал уехал с его бумагами, так как  приметы
их по паспорту схожи. Только одно очень удивило вашего посланника.
   - Что именно? - спросил Роден.
   - До сих пор ему приходилось бороться с колебаниями маршала, все  время
угрюмого и печального... А вчера у него, напротив, был такой сияющий  вид,
что Робер даже спросил о причине этого.
   - Ну и что же? - удивились Роден и княгиня.
   - "Я самый счастливый человек в мире, - отвечал маршал, - и с  радостью
и счастьем еду исполнять священный долг!"
   Все трое действующих лиц этой сцены молчаливо переглянулись.
   - Что могло так быстро изменить настроение духа  маршала?  -  задумчиво
сказала княгиня. - Мы, напротив, рассчитывали, что он  решится  на  это  с
горя и досады.
   - Ничего не понимаю! - повторил Роден. -  Но  раз  он  уехал,  это  все
равно... Надо, не теряя ни минуты, повлиять на его дочерей... Увез  ли  он
этого проклятого солдата?
   - Нет... к несчастью, - отвечал д'Эгриньи. - А он  теперь  вдвойне  для
нас опасен, так как научен опытом  прошлого...  Единственный  же  человек,
который мог бы нам помочь в этом деле, к несчастью, заболел холерой.
   - О ком вы говорите? - спросила княгиня.
   - О Мороке... на него  можно  было  рассчитывать  всегда,  всюду  и  во
всем... К несчастью, если он  и  справится  с  холерой,  его  ждет  другая
ужасная, неизлечимая болезнь...
   - Что такое?
   - Недавно его укусила собака, и, оказывается, она была бешеная.
   - О, какой ужас! - вскричала княгиня. - Где же теперь этот несчастный?
   - В холерной  больнице  покуда...  потому  что  бешенство  его  еще  не
проявилось... Повторяю, это двойное несчастье,  потому  что  этот  человек
предан, решителен и готов на все. Да, трудно нам будет теперь добраться до
этого солдата, а попасть к дочерям маршала Симона минуя его невозможно!
   - Это так, - заметил задумчиво Роден.
   - Особенно после того, как анонимные письма навели на новые подозрения.
   - А кстати об этих письмах, - прервал аббата д'Эгриньи  Роден.  -  Надо
вам сообщить один факт, который необходимо знать на всякий случай.
   - В чем дело?
   - Кроме известных вам анонимных  писем,  маршал  получал  и  другие,  о
которых вы не знаете. В них всеми  возможными  средствами  восстанавливали
его  против  вас,  напоминали  все  зло,  которое  вы  ему  причинили,   и
насмехались над ним, обращая его внимание на то, что ваше духовное  звание
лишает его возможности даже отомстить вам.
   Невольно покраснев, д'Эгриньи с недоумением взглянул на Родена.
   - Но во имя какой цели...  вы,  ваше  преподобие,  так  действовали?  -
спросил он.
   - Во-первых, чтобы отклонить от себя  подозрения,  которые  могли  быть
пробуждены письмами; затем, чтобы довести маршала  до  полного  бешенства,
напоминая ему без конца о справедливой причине его ненависти  к  вам  и  о
невозможности с в