. без ревности... Разве мои  дочери  не
доверчивее, не непринужденнее с вами, чем со мной?
   -  Да,  черт  возьми,  -  воскликнул  Дагобер,  -  с  Угрюмом  они  еще
непринужденнее, чем со мной, коли на то пошло! Ведь вы им отец... а как ни
добр отец, он все-таки внушает почтение... Они со мной держатся  свободно?
Да, черт возьми, разве они могут быть ко мне почтительны, коли я нянчил их
с колыбели, несмотря на мои усы и шесть футов росту... Кроме того...  надо
сказать правду: вы все это время, еще до  смерти  вашего  отца,  были  все
чем-то опечалены... озабочены...  девочки  это  заметили,  и  то,  что  вы
принимаете за холодность, -  просто  тревога  за  вас!  Нет,  генерал,  вы
несправедливы... вы жалуетесь на то, что они вас любят слишком!
   - Я жалуюсь на то, от чего страдаю... - сказал  маршал.  -  Мне  одному
известны мои страдания...
   - И, верно, они очень сильны, -  заметил  солдат,  заходя  дальше,  чем
хотел, благодаря привязанности к сиротам, - потому что это слишком  больно
отзывается на тех, кто вас любит!
   - Новые упреки?
   - Ну да, упреки!.. - воскликнул Дагобер. - Жаловаться могли  бы  скорее
ваши дети на то, что вы так холодны с ними и так плохо их знаете...
   - Довольно! - сказал маршал, насилу сдерживаясь. - Уж это слишком!
   - Конечно, довольно! - все с большим волнением  говорил  Дагобер.  -  В
самом деле, зачем защищать бедных девочек, которые умеют только  любить  и
быть покорными? К чему защищать их от несчастного ослепления отца?
   Маршал не удержался от нетерпеливого и гневного движения и продолжал  с
принужденным спокойствием:
   - Мне приходится постоянно иметь в виду все, что вы для меня сделали...
чтобы прощать все, что вы себе позволяете...
   - Но отчего вы не хотите, чтобы я привел сюда ваших дочерей?
   - Да разве вы не видите, что эта сцена меня  убивает?  -  воскликнул  с
раздражением маршал. - Разве вы не понимаете, что я не  хочу,  чтобы  дети
были свидетелями того, что я переживаю! Горе отца имеет свое  достоинство,
и вы должны были бы понимать его и уважать!
   - Уважать? Нет... потешу что причина его - несправедливость...
   - Довольно... довольно...
   - И мало того, что вы себя мучите, - продолжал Дагобер, -  знайте,  что
вы уморите с горя и ваших детей, слышите?..  Не  для  того  я  их  вез  из
Сибири...
   - Упреки!
   - Да! Уж коли хотите знать, вы неблагодарны  и  по  отношению  ко  мне,
потому что делаете ваших дочерей несчастными...
   - Вон отсюда! - с таким гневом закричал маршал, что  Дагобер  опомнился
и, сожалея, что так далеко зашел, начал было:
   - Генерал, я виноват... был дерзок... простите меня... но...
   - Хорошо... я вас прощаю, но прошу оставить меня одного...
   - Генерал... позвольте одно слово...
   - Я прошу вас меня оставить... прошу как услуги... довольно вам  этого?
- говорил маршал, стараясь сдерживаться.
   Страшная бледность покрывала теперь лицо генерала, так недавно пылавшее
от гнева. Этот симптом показался Дагоберу настолько опасным, что он  снова
начал просить:
   - Генерал... умоляю вас... позвольте мне хоть минуту...
   - Значит,  уйти  должен  я,  если  вы  не  уходите?  -  сказал  маршал,
направляясь к двери.
   Эти слова были произнесены таким тоном, что Дагобер не осмелился больше
настаивать и с жестом огорчения и отчаяния медленно вышел из комнаты.


   Спустя несколько  минут  маршал,  после  мрачного  молчания  и  долгого
болезненного колебания, во время которого  он  несколько  раз  подходил  к
двери в комнату дочерей, наконец пересилил себя и, отерев платком холодный
пот, выступивший у него на лбу, быстрыми шагами направился к ним, стараясь
скрыть свое волнение.



43. ИСПЫТАНИЕ

   Дагобер был совершенно прав,  защищая  своих  детей,  как  он  отечески
называл  Розу  и  Бланш,  а  между  тем  подозрения  маршала  относительно
холодности его дочерей, к несчастью,  объяснялись  внешними  проявлениями.
Как маршал и говорил отцу, он не мог объяснить себе то грустное, боязливое
смущение, которое овладевало девушками, когда они были с ним,  и  напрасно
искал причину этого в их равнодушии. Иногда ему казалось, что  он  не  мог
достаточно хорошо скрыть горе об их умершей матери и  этим,  так  сказать,
внушил им мысль, что они не могут утешить его. То  ему  казалось,  что  он
недостаточно был нежен с ними и оттолкнул их солдатской грубостью. То он с
горечью уверял себя, что из-за долгой разлуки с ними он казался им  чужим.
Словом, целый ряд  самых  малообоснованных  предположений  завладевал  его
умом, а как только семена сомнения, недоверия, боязни  брошены,  то,  рано
или поздно, с роковым упорством они  дадут  ростки.  Тем  не  менее,  хотя
маршал страдал  от  холодности  дочерей,  его  привязанность  к  ним  была
настолько велика, что горе от возможной разлуки с ними вызывало в  нем  те
колебания, которые отравляли ему жизнь