это была мучительная борьба  между
отцовской любовью и долгом, который он почитал священным.
   Что касается  клеветы,  искусно  распускаемой  среди  старых  товарищей
маршала и влиявшей на их отношения к нему,  то  ее  распространяли  друзья
княгини де Сент-Дезье. Позже мы объясним смысл и цель этих  отвратительных
слухов, которые  вместе  с  другими  ранами,  наносимыми  сердцу  маршала,
доводили его до крайнего предела отчаяния.
   Обуреваемый  гневом  и  возбуждением,  в  какое   его   приводили   эти
беспрестанные _булавочные уколы_, как он их называл, маршал грубо обошелся
с Дагобером, неосторожные  слова  которого  его  задели.  Но  после  ухода
солдата убежденная защита Дагобером Розы и  Бланш  пришла  на  ум  маршалу
среди раздумий, и он начал сомневаться  в  верности  своих  предположений.
Тогда он решился на испытание, и, если бы оно подтвердило сомнения в любви
дочерей, он готов был выполнить страшный замысел. Он направился в  комнату
дочерей.
   Так как шум его  разговора  с  Дагобером  смутно  долетал  до  девушек,
несмотря на то что они спрятались у себя в спальной комнате, то,  конечно,
их бледные  лица  были  очень  встревожены  при  появлении  отца.  Девочки
почтительно встали, когда маршал вошел, но тесно жались  друг  к  другу  и
испуганно трепетали.
   А между тем на лице отца не видно было  ни  гнева,  ни  строгости:  его
черты выражали глубокую горесть, которая, казалось, говорила:
   "Дети мои... я страдаю... я пришел к вам, чтобы  вы  меня  успокоили...
любите меня... или я умру!"
   Это так ясно _запечатлелось_ на  лице  маршала,  что  если  бы  девушки
послушались первого душевного движения, то  они  бросились  бы  к  нему  в
объятия... Но им припомнились слова письма, что всякое выражение  нежности
с их стороны тяжело для отца, они  обменялись  взглядом,  но  остались  на
месте.
   По роковой случайности и маршал в эту минуту сгорал от желания  открыть
объятия детям. Он смотрел на них с обожанием и сделал легкое движение  как
бы для того, чтобы  позвать  их,  не  осмеливаясь  на  большее  из  страха
оказаться непонятым.  Девочки,  повинуясь  пагубным  анонимным  внушениям,
остались молчаливы, неподвижны и испуганны, а отец принял это за выражение
полного равнодушия.
   При виде  внешнего  безразличия  маршалу  показалось,  что  сердце  его
замирает; больше он не мог сомневаться: дочери не  понимали  ни  страшного
горя, ни его безнадежной любви.
   "По-прежнему холодны! - подумал он. - Я не ошибался".
   Стараясь,  однако,  скрыть  то,  что  он  испытывал,  он  сказал  почти
спокойно, приближаясь к ним:
   - Здравствуйте, девочки...
   - Добрый день, батюшка! - отвечала менее робкая Роза.
   - Я вчера не смог с вами увидеться... - взволнованным голосом продолжал
он. - Я был очень занят... речь шла о службе... об очень важном вопросе...
Вы не сердитесь... что я не повидал вас?..
   Стараясь улыбнуться, он, конечно, умолчал, что  приходил  взглянуть  на
них ночью, чтобы успокоиться после тяжелой вспышки горя.
   - Не правда ли, вы мне прощаете... что я так забыл вас?
   - Да, батюшка! - отвечала Бланш, опуская глаза.
   - А если бы я принужден был уехать  на  время,  -  медленно  проговорил
отец, - вы бы меня извинили?.. Вы бы скоро утешились? Не правда ли?
   - Нам было бы очень грустно, если бы наше присутствие вас в  чем-нибудь
стесняло... - сказала Роза, вспомнив наставления письма.
   В  этом  ответе,  робком  и  смущенном,   маршал   заподозрил   наивное
равнодушие. Он  больше  не  мог  сомневаться  в  отсутствии  привязанности
дочерей.
   "Все кончено, - думал несчастный отец, не сводя глаз со своих детей,  -
ничто не отозвалось в их  сердце...  Уеду  я...  или  останусь  -  им  все
равно!.. Нет, я ничего для них не значу, потому что  в  эту  торжественную
минуту, когда они видят меня, быть  может,  в  последний  раз...  дочерний
инстинкт не подсказывает им, что их любовь могла бы меня спасти".
   Под влиянием тягостной мысли маршал с такой  тоской,  с  такой  любовью
взглянул на девушек, что Роза и Бланш, взволнованные, испуганные, невольно
уступили неожиданному порыву и бросились на шею отцу,  покрывая  его  лицо
поцелуями и слезами. Маршал не сказал ничего; девушки тоже  не  промолвили
ни слова, но все трое разом поняли друг друга... Точно электрическая искра
внезапно пробежала по их сердцам и соединила их.
   И страх, и сомнения, и  коварные  советы  -  все  было  забыто  в  этом
непреодолимом порыве, бросившем дочерей в объятия отца. В роковую  минуту,
когда неизъяснимое недоверие должно было разлучить  их  навеки,  внезапный
порыв придал им веру друг в друга.
   Маршал все понял; но у него не хватало слов  выразить  свою  радость...
Растроганный, растерянный, он целовал волосы, лоб и руки девочек, вздыхая,
плача и смеясь в одно  и  то  же  время;  казалось,  он  сошел  с  ума  от
ликования, обезумел, опьянел от счастья. Наконец он воскликнул:
   - Вот они опять мои... я нашел их... да нет... я их и не  терял...  Они
меня всегда любили... О теперь я не сомневаюсь... Они меня  любили...  они
только боялись... не смели мне открыться... я внушал им  страх...  А  я-то
думал... но я сам во всем виноват... Ах, как это  приятно...  как  придает
силы... мужества... какие надежды возбуждает... Ну,  теперь,  ха-ха-ха!  -
плакал он и см