ать миллионов! - повторяла княгиня. -  Право,  даже  не
верится... точно сон...
   - Да, - с горечью продолжал отец д'Эгриньи, - для нас это  богатство  и
оказалось только сном!.. Нашлась приписка к  завещанию,  по  которой  срок
явки шайки этих наследников отложен еще на три с половиной месяца. Теперь,
когда все это известно... благодаря нашим же действиям, наследники знают о
громадности суммы... Конечно, они станут остерегаться... и все погибло!
   - Но что за проклятый человек принес эту приписку?
   - Женщина.
   - Какая женщина?
   - Не знаю... какая-то кочующая особа, которую Габриель, по его  словам,
видел в Америке, где она спасла ему жизнь!
   - Как же эта женщина попала сюда? Как могла она знать  о  существовании
этой приписки к завещанию?
   - Вероятно, все заранее было  условлено  с  проклятым  жидом,  сторожем
дома,  семья  которого  занималась  оборотами  этого  капитала  в  течение
полутораста лет. Несомненно, у  него  были  тайные  инструкции...  на  тот
случай, если  явится  подозрение,  что  наследники  насильно  задержаны...
потому что в своем завещании Мариус де Реннепон предвидел, что  наш  орден
будет следить за его потомством.
   - А разве нельзя начать тяжбу относительно этой приписки?
   -  Затевать  тяжбу...  в  нынешние-то  времена?  Судиться  по  делу   о
завещании, чтобы подвергнуться тысяче негодующих криков, без уверенности в
успехе! И того уже, к несчастью, довольно, что слухи разнесутся повсюду!..
Ах! Это просто ужасно... в минуту  достижения  цели...  после  всех  наших
трудов! Дело, которое велось так заботливо и  упорно  в  течение  полутора
столетий!
   - Двести двенадцать миллионов! - сказала княгиня. - Да  ведь  с  такими
деньгами орден мог бы утвердиться не только за границей, но  и  здесь,  во
Франции, в самом ее сердце!
   - Конечно! - продолжал отец д'Эгриньи. - И захватив в руки образование,
мы овладели бы всем нарождающимся поколением! Политическое значение  этого
дела трудно переоценить. Затем,  топнув  ногой,  он  продолжал:  -  Я  вам
говорю, что можно сойти с ума от ярости!.. Такое дело... так ловко, умно и
настойчиво проведенное!
   - Итак, всякая надежда потеряна?
   - Осталась одна надежда, что Габриель не отберет назад своего дара... А
и его доля не мала: пожалуй, около тридцати миллионов.
   - Но ведь это очень много! -  воскликнула  княгиня,  -  почти  столько,
сколько вы и ждали... К чему же отчаиваться?
   -  Дело  в  том,  что  Габриель,  несомненно,  станет  оспаривать   эту
дарственную и  найдет  возможность  ее  уничтожить,  несмотря  на  всю  ее
законность. Теперь он ведь свободен, хорошо  понял  нас  и  окружен  своей
приемной семьей. Я повторяю, что все потеряно и надежды больше нет! Я хочу
даже писать в Рим и просить разрешения уехать  из  Парижа  на  время.  Мне
опротивел этот город!
   - Да, теперь я вижу, что надежды больше нет, раз вы...  вы,  мой  друг,
хотите чуть ли не спасаться бегством!
   Отец д'Эгриньи, казалось, был совсем уничтожен и совершенно потерял всю
жизненную энергию. Этот удар окончательно сломил его энергию. Он утомленно
бросился в одно из кресел.
   Во время предыдущего разговора Роден  скромно  стоял  в  стороне  около
дверей, держа в руках старую шляпу.
   Два или три раза в течение беседы отца д'Эгриньи  с  княгиней  бледное,
мертвенное  лицо  социуса  слегка  краснело.  Он  находился  в   состоянии
сосредоточенного гнева, и его вялые веки наливались кровью,  как  будто  в
результате яростной внутренней борьбы вся кровь бросалась ему в  голову...
Вскоре, однако, его угрюмое лицо покрылось прежней бледностью.
   - Необходимо сейчас же написать в Рим, что мы  проиграли.  Это  событие
приобретает громадную важность, так как оно  уничтожает  великие  надежды,
которые на нем основаны, - проговорил уныло отец д'Эгриньи.
   Он знаком указал Родену на письменный стол и резким повелительным тоном
добавил:
   - Пишите...
   Социус положил на пол свою  шляпу,  почтительным  поклоном  ответил  на
приказание  начальника  и,  подобострастно  изогнувшись,  склонив  голову,
пробрался боком к столу, возле которого и сел на  кончик  стула,  смиренно
ожидая приказаний.
   - Вы позволите, княгиня?  -  обратился  отец  д'Эгриньи  к  госпоже  де
Сен-Дизье, которая ответила жестом нетерпения, как бы  упрекая  маркиза  в
излишней формальности.
   Глухим и сдавленным голосом отец д'Эгриньи диктовал следующее:
   "Все наши надежды, близкие к полному осуществлению, неожиданно рухнули.
Дело Реннепонов, несмотря на все хлопоты и