официально заявить о подложности этой приписки... Но  если  срок
для исполнения завещания отложен еще на три с половиной месяца, до тех пор
все останется по-прежнему!
   Когда нотариус произнес последние слова, на  ногтях  Родена  показалась
кровь... В первый раз его бледные губы стали красными.
   - О, Боже! Ты  меня  услышал...  Ты  исполнил  мою  мольбу!  -  твердил
Габриель, опустившись на колени, сложив с горячей верой руки и  обратив  к
небу свое ангельское лицо. - Твое  божественное  правосудие  не  допустило
торжества беззакония!
   - Что ты говоришь, мой милый?  -  спрашивал  Дагобер,  не  совсем  ясно
понявший, в чем заключалась сила этой приписки к завещанию.
   - Все отложено, батюшка! -  воскликнул  кузнец.  -  Срок  явиться  сюда
отложен на три с половиной месяца. А так как теперь с этих  людей  сорвана
личина, - прибавил он, указывая  на  иезуитов,  -  то  бояться  их  больше
нечего. Мы будем настороже! И сироты, и мадемуазель де Кардовилль,  и  мой
славный хозяин Гарди, и молодой индус - все, все получат свои доли!


   Трудно описать безумную радость, овладевшую Агриколем, Дагобером, отцом
маршала Симона, Самюэлем  и  Вифзафеей.  Один  Феринджи  стоял  в  мрачной
задумчивости перед портретом мужчины со сросшимися бровями.
   Описать гнев, с каким отец д'Эгриньи  и  Роден  смотрели,  как  Самюэль
снова уносит шкатулку из кедрового дерева, тоже невозможно.
   По совету нотариуса Самюэль решил отвезти деньги  в  банк,  потому  что
держать при себе, когда это стало многим известно, такую  громадную  сумму
было неразумно. Пока все эти честные люди, так сильно огорченные  вначале,
предавались радости и счастливым надеждам, д'Эгриньи и Роден покидали  дом
с яростью и смертельной тоской в душе. Преподобный отец, садясь в  карету,
крикнул кучеру:
   - Во дворец Сен-Дизье! - затем, откинувшись на подушки, он закрыл  лицо
руками и тяжко застонал.
   Роден, сидевший с ним рядом, смотрел с гневом и  презрением  на  своего
начальника, совершенно убитого и обессиленного.
   - Трус! - шептал он про себя. - Он пришел в полное отчаяние!.. а  между
тем...



11. ДА БУДУТ ПЕРВЫЕ ПОСЛЕДНИМИ, ДА БУДУТ ПОСЛЕДНИЕ ПЕРВЫМИ

   Карета  отца  д'Эгриньи  быстро  катилась  по  направлению  к  особняку
Сен-Дизье. В течение всей дороги Роден не проронил ни слова,  наблюдая  за
своим начальником и прислушиваясь к его речам, прерываемым то гневными, то
жалостными восклицаниями, которыми он старался облегчить  тоску  и  ярость
обманутых надежд,  причем  больше  всего  доставалось  неумолимой  судьбе,
разрушившей  в  одну  минуту  все  самые  верные  расчеты.  Когда   карета
преподобного отца въехала во двор  особняка  Сен-Дизье  и  остановилась  у
крыльца, в одном из окон его, полускрытая  за  шторой,  показалась  фигура
княгини.  Сгорая  от  нетерпения,  она  подошла  посмотреть,  не  отец  ли
д'Эгриньи подъехал к дому. Убедившись, что это он, знатная дама  со  столь
сдержанными и гордыми манерами, забыв все правила приличия, поспешно вышла
из комнаты и сбежала вниз на лестницу, по которой д'Эгриньи  поднимался  с
совершенно убитым видом. При  виде  мертвенно-бледных,  расстроенных  черт
преподобного отца княгиня разом остановилась и сама заметно  побледнела...
Она решила, что все погибло...  И  быстрого  взгляда,  которым  обменялись
бывшие любовники,  было  совершенно  достаточно,  чтобы  она  поняла,  как
неудачен исход дела.
   Роден смиренно следовал за преподобным отцом. Они оба  вошли  вслед  за
княгиней в ее кабинет.
   Как только дверь за ними затворилась, княгиня,  охваченная  мучительным
беспокойством, воскликнула, обращаясь к отцу д'Эгриньи:
   - Что же случилось?
   Вместо  ответа  преподобный  отец  со  сверкающими  от  гнева  глазами,
побелевшими губами и исказившимся  лицом  взглянул  на  свою  сообщницу  и
вымолвил:
   - Знаете ли, до какой суммы простирается  это  наследство,  которое  мы
ценили в сорок миллионов?
   -  Понимаю!  -  сказала  княгиня.  -  Нас  обманули...   Наследство   -
ничтожное... и ваши труды пропали даром!..
   - Да, наши труды пропали даром! - скрежеща  от  гнева  зубами,  отвечал
преподобный отец. - Навсегда!!! А речь шла не о сорока  миллионах...  а  о
двухстах двенадцати миллионах...
   - Двести двенадцать  миллионов?!  -  с  изумлением  повторила  княгиня,
отступая назад. - Этого быть не может...
   - Я их  видел,  эти  деньги,  повторяю  вам,  видел,  как  нотариус  их
пересчитывал.
   - Двести двенадцать миллионов!  -  твердила  княгиня.  -  Но  ведь  это
безграничное, неизмеримое могущество!.. И вы уступили!.. Вы не боролись!..
Не  применили  самых  крайних  средств!..  Не  отстаивали   до   последней
возможности!..
   - Ах, княгиня! Я сделал все, что  было  возможно,  несмотря  на  измену
Габриеля, который как раз сегодня отрекся от  нас...  и  вышел  из  нашего
общества...
   - Неблагодарный! - наивно заметила княгиня.
   - Дарственная, которую я окончательно оформил с помощью нотариуса, была
так хорошо составлена, что, несмотря на протест этого бешеного  солдата  и
его сына, нотариус вручил мне сокровище в руки.
   - Двести двенад