о  он  любил.  Он  только  минуту  мог  колебаться  в  своем  намерении
освободить Розу и Бланш. Письмо генерала Симона разом покончило со всякими
колебаниями: оно напомнило солдату его священный долг, и  минутное  уныние
Дагобера сменилось спокойной, уверенной решимостью.
   - Который час, Агриколь? - спросил он у сына.
   - Только что пробило девять.
   - Мне необходим крепкий железный крюк... такой, чтобы он мог  выдержать
тяжесть моего тела и которым можно было бы в то  же  время  зацепиться  за
выступ  стены.  Эта  печь  послужит  тебе  наковальней,  молоток,   верно,
где-нибудь найдется, а что касается железа... - солдат огляделся и, увидав
довольно толстые железные щипцы для углей, подал  их  сыну,  -  то  вот  и
железо... Ну, так скорее, сынок, принимайся за работу и сделай  мне  живо,
что нужно...
   При этих  Словах  Франсуаза  и  Агриколь  с  удивлением  переглянулись.
Кузнец, ничего не подозревая о решении отца и не зная о  сделанных  уже  с
помощью Горбуньи приготовлениях, ничего не понимал и молчал.
   - Да ты что, не слышишь, что ли? - говорил Дагобер, все еще  протягивая
сыну щипцы. - Понимаешь, мне надо сейчас же сковать крюк.
   - Крюк?.. Зачем, батюшка?
   - Чтобы привязать его к веревке. Надо на конце его сделать ушко,  чтобы
продеть и хорошенько закрепить веревку.
   - Но зачем эта веревка, этот крюк?
   - Чтобы перелезть через монастырскую стену,  если  через  дверь  нельзя
будет попасть.
   - Какую монастырскую стену? - спрашивала Франсуаза у сына.
   - Как, батюшка! - воскликнул Агриколь. - Вы все еще думаете... об этом?
   - А то как же?
   - Но ведь это невозможно... Вы не можете этого сделать...  не  стоит  и
пытаться...
   - В чем дело, сын мой? - с беспокойством допрашивала Франсуаза. -  Куда
хочет идти твой отец?
   - Он хочет сегодня ночью пробраться в монастырь,  куда  заперли  сестер
Симон, и похитить их...
   - Великий Боже!.. Муж мой, да  ведь  это  святотатство!  -  воскликнула
Франсуаза, верная своим религиозным убеждениям. Она  всплеснула  руками  и
хотела подойти к мужу.
   Дагобер, чувствуя, что его сейчас осадят мольбами и просьбами, решил не
уступать и разом покончить со всем  этим,  чтобы  не  терять  драгоценного
времени и показать, что  его  решение  непоколебимо.  Серьезным,  строгим,
почти торжественным тоном он сказал, обращаясь к жене и сыну.
   - Слушайте, друзья мои: когда человек моих лет решается на  что-нибудь,
он хорошо знает, на что идет... и тут уж ни сын, ни жена не могут повлиять
на его решение... Всякий обязан делать  то,  что  должно...  и  я  решился
исполнить свой долг... Избавьте же меня от лишних слов... Вы обязаны  были
употребить все  старания,  чтоб  удержать  меня...  вы  это  сделали  -  и
довольно: я хочу быть сегодня хозяином в своем доме...
   Оробевшая Франсуаза не смела вымолвить  ни  слова  и  только  умоляющим
взором взглянула на сына.
   - Батюшка... - сказал тот. - Позвольте мне сказать одно только слово...
   - Говори... - с нетерпением сказал отец.
   - Я не хочу оспаривать ваше решение... но мне кажется,  вы  не  знаете,
какой опасности подвергаете себя!
   - Я все знаю, -  резко  возразил  солдат.  -  Я  знаю,  что  это  очень
серьезно... Но пусть никто не  скажет,  что  я  не  пошел  на  все,  чтобы
исполнить свое обещание...
   - Берегитесь, отец! Еще раз повторяю:  вы  не  подозреваете,  на  какое
опасное дело идете! - с тревогой повторял Агриколь.
   -  Ну,  поговорим  об  опасности...  о  ружье   привратника,   о   косе
садовника...  -  презрительно  пожимая  плечами,  сказал  Дагобер.  -  Ну,
хорошо... положим, моя старая шкура там и останется, в  этом  монастыре...
Так что же? Ведь у матери есть ты... двадцать лет жили же вы  без  меня?..
лишней обузой будет меньше...
   - И я... я всему виной!  -  воскликнула  бедная  старуха.  -  Прав  был
Габриель, когда упрекал меня!..
   - Успокойтесь, госпожа Франсуаза, - шепотом уговаривала ее Горбунья.  -
Агриколь не допустит этого!
   Кузнец после минутного колебания продолжал взволнованным голосом:
   - Я слишком хорошо вас знаю,  батюшка,  чтобы  думать,  что  вас  может
остановить страх перед смертельной опасностью...
   - А о какой же опасности ты говоришь?
   - О такой, перед которой и вы отступите, несмотря на свою  храбрость...
- убежденным голосом, поразившим отца, проговорил молодой человек.
   - Агриколь, - строго и резко сказал солдат. -  Вы  говорите  низости  и
наносите мне оскорбление.
   - Отец!!
   - Да, низости... - с гневом продолжал старый воин. - Разве  не  низость
стараться отговаривать человека от исполнения его долга угрозами? Разве вы
не оскорбля